он все мосты за собой и впереди сжег.
- Впереди его ждет тюрьма, - угрюмо сказал прокурор. - Может, пожизненная.
- А вы не задумывались, почему этот лихой спецназовец не смылся с кладбища, хотя в той толпе и суматохе мог это сделать запросто? Их же этому учили. Но не смылся - сдался. Да еще, кажется, посмеивался. Это-то и странно.
В сопровождении милиционера с кобурой на толстой ляжке, насвистывавшего 'чижика-пыжика', Байрон поднялся на второй этаж, в торце которого зеленела свежей краской металлическая дверь. За нею оказалась решетчатая.
- К тебе на свиданку, Звонарев! - крикнул милиционер, запирая за Байроном решетчатую дверь.
- А, палач пришел! - приветствовал Звонарев посетителя. - Я уж боялся, что мамаша припрется. Садись, герой.
Камеру ремонтировали, видать, недавно: едко пахло свежей краской, которой не покрыли только рукомойник, унитаз да оконную решетку.
Байрон закурил, придвинул пачку сигарет и зажигалку Виктору.
- Устроил ты сегодня цирк на кладбище!
- Ты об этом пришел поговорить? Так я и протокол уже подписал.
- Не все подписал! - сердито возразил Байрон. - И я к тебе без протокола пришел. Кончай паясничать, кури и слушай, а потом будешь вопросы задавать. Или не задавать. - Он глубоко затянулся, выпустил дым клубами под потолок. - В ту ночь ты ночевал у матери. Именно ты отключил сигнализацию, а когда убил деда, включил. После чего наскоро принял душ и вернулся наверх. Во всяком случае, если дойдет до настоящего дела, найдутся два свидетеля, которые подтвердят мои слова.
- И насчет убийства деда? Одно дело - видеть меня той ночью в доме, совсем другое - свидетельствовать об убийстве. Ты следователь - лучше меня эту разницу понимаешь.
Байрон по-прежнему смотрел в потолок, гадая, что это за черная точка прилипла к краске. Скорее всего муха.
- Но, если все знаешь, зачем пришел? Пиши докладную, пусть проверяют, доказывают...
- Ничего я писать не буду. Не затем пришел. - Он наконец опустил голову и посмотрел на Виктора в упор. - Если что захочешь добавить к своим показаниям, твое дело. Но у меня сложилось впечатление, что тебе наплевать и на следствие, и на суд, и на свою жизнь. Я встречал таких ребят в жизни и на допросах: если они чего решили, то задачу выполняют до конца. Ты свою задачу выполнил. А докладывать некому - ни командиров, ни Бога. И база сгорела, на которую надо бы возвращаться. Ты поставил на себе крест. Иначе ты не сдался бы просто так на кладбище, а исчез - ищи ветра в поле.
Виктор молча курил.
- Вообрази такую фантастику: тебя сейчас взяли бы да выпустили. И что? Пошел бы с матерью картошку копать? Или за баранку вернулся бы? Зеки о воле мечтают с первого дня, а ты не зек. Поэтому и о воле не мечтаешь. Для тебя все кончилось. - Байрон прикурил новую сигарету от окурка. - Сколько в Шатове бывших чеченцев? Ну которые в Чечне воевали?
- Не знаю... с десяток наберется - тех, кого я знаю...
- И все служат - кто у Таты, кто у Тавлинских. Ну Тавлинские не в счет. Тебя интересовали те, которые крутились вокруг Таты да Обезьяна. Ты не мог поверить в случайность гибели брата, а если это не случайность, значит, есть исполнители и заказчики. Шатов - город маленький, здесь все тесно живут. Как в бане. И все знают друг дружку наперечет - не по имени, так в лицо. А уж бывших вояк просто магнитом каким-то друг к дружке тянет. Вот и ты потянулся к этим парням. Вспомнить былое, пивка попить... Ты меня останавливай, если заврусь.
- Так это и ишаку понятно! - Виктор оживился. - Есть тут такие ребята. Мы у Махмуда собирались... это кличка у него такая - Махмуд: больно на чеченца похож. В плену у них побывал, бежал, снова повоевал, а потом мать его получила письмо из госпиталя: забирайте, мол, сына. Потому что он стал никому не нужный инвалид. Урод: голова да туловище, а руки оборваны, ноги по колена... Когда у него собирались, я Махмуду к правой руке... к обрубку... скотчем стакан приматывал - не с ложечки ж его водкой поить. А так он сам... хоть и со скотчем... Вы бы, говорит, ребята, мне бы бабу какую скотчем к одному месту прилепили, а то мочи нет. - Зло усмехнулся. - Ему еще двадцати пяти нету, парень видный, а какая девушка за него пойдет? Наипаршивейшая овца - и та не пойдет. Так знаешь, Байрон, как он наловчился дрочить? Чужими руками!
- Сестра или мать?
- Мать.
- Знаю я таких ребят... Но ведь от них-то ты - может, даже случайно - и узнал, что брата твоего послал на смерть Обезьян.
Виктор промолчал.
- Остальное для спецназовца - дело техники. Выяснил, куда Обезьян возит девок на случку, проследил, приставил пушку к виску. Но прежде спросил, кто этого дурака надоумил Мишу в реку столкнуть. Тот раскололся. Получился замкнутый круг: Тавлинский - братья Татищевы - Обезьян - старый Тата...
- Тата сам помер.
- Остальных ты прикончил. Все, больше мстить некому. Ну, можно, конечно, еще и Оливию на тот свет отправить вместе с Майей Михайловной... еще кого-нибудь из Татищевых... Домзак взорвать...
- Хватит с них. А Домзак взорвать - это саперную роту надо звать. У меня была мысль - поджечь его. Даже бочки с горючкой повсюду расставил. Но - плюнул. Дерево сгорит, а камень? Разве что церковь сгорит: у нее же только фундамент да первый ярус из камня, остальное - дерево. Да и пусть себе стоит, не в нем дело. Без людей он уже не Домзак, а так... хреновина с морковиной... Сколько таких хреновин по России? Все жечь? Так тогда от страны ничего не останется. - Помолчал. - В церкви запас угольных брикетов на всю зиму.
- И что?
- Сам догадайся. Дернешь за веревочку - бух. Конец веревочки я жвачкой залепил, чтоб не отсырела. Но выйдет разве что фокус-покус. А тебе светопреставление подавай, ведь так? Чтоб мир перевернулся и агнцы легли рядом с волками.
Байрон пожал плечами. Да и не до этого ему было.
- А знаешь, Виктор, у меня на душе полегчало. Правда.
- У каждого она своя. - Виктор откинулся на спинку стула, скрестив руки на груди. - Ты же знаешь, я в Домзаке родился и вырос и ничего, по сути, кроме Домзака и не видал. Стены, церковь, Ста... Однажды зимой в Домзак какой-то нищий-пренищий старик приполз. Залез в кочегарку, пожил там дня два-три и помер. И брат мой говорит: закончилось его Никогда. Я не понял. Какое, говорю, никогда? Он мне и объяснил... Выпивал он уже помаленьку, а тут просто жором нажрался, но прежде высказался начистоту. Ты, говорит, не верь старухам да попам: Бога нету, души бессмертной тоже нету, да и загробная жизнь - она только у червей на кладбище. А у людей есть Никогда. То есть вот ты смотришь на небо, купаешься в реке, дерешься с пацанами, бегаешь в школу, с девчонками там целуешься - все, все это жизнь, и это только твоя жизнь, которая не повторится никогда. Поэтому и вся жизнь только тут и называется она - Никогда. Запомнилось... Когда я из армии вернулся, стал меня к себе наш поп зазывать - отец Михаил, да ты знаешь, и все про благодать да спасение во Христе. Я его слушаю, а сам себе думаю: никогда. Ну уверую я в Христа или там в другого бога, но вера верой, а жизнь - одна, и спасения - нету. Есть только правильно организованная круговая оборона. Чтоб спасти свое Никогда. А придет время помирать, жалеть-то будешь - что? Речку, Домзак, даже школу, потому что не могу же я вспомнить того парня, которого сколько-то тысяч лет назад казнили в каком-то глухом поселке на краю света. В Иерусалиме, кажется. Я с ним не служил. Ребят вспомню... Махмуда этого со стаканом, примотанным скотчем к руке, чтобы водку сподручнее пить... Это и есть жизнь. А не философия какая-нибудь. Поэтому я и не прерывал тебя, Байрон: ты почти все верно рассказал. Но эти люди - каждый по-своему - участвовали в убийстве единственного дорогого мне человека. Единственного. И только для того, чтобы освободить Оливию для Таты! Да что ж это за люди! Это людоеды, Байрон, и, когда я это понял, я понял также, что против людоедов есть одно средство волкодав. Я поставил перед собой задачу и выполнил ее. Ты прав. Мир перевернулся? Да миру этому хоть бы хны! А вот мне - не хны. Я сделал то, что обязан был сделать, чтобы мое Никогда только моим и осталось. Так что пусть меня судят, сажают или расстреливают...
Он махнул рукой.
- А для меня дед вместо отца был, - сказал Байрон. - В нем еще силен был этот дух: всех держать под крылом, а если надо - в кулаке. Он погиб, Диана уезжает, Нила едва на ногах держится, остаются мать да Оливия. А года не пройдет, и меня похоронят. Меня - тоже. Врачи сказали, что и года-то не протяну. Я на все плюнул и рванул сюда, к своим. А своих - не осталось. Это трудно объяснить...
- Вы ж все последние годы врозь жили. Ну ты, к примеру. А остальные деньги делали. А это то же самое, что врозь жить.
- Воевал в Афгане, служил, развелся с двумя женами, сына потерял, отца потерял, деда потерял... Дядя Ваня - сколько ему осталось? Не сегодня завтра сковырнется по пьянке... И зачем жили-то? Я - зачем жил? И почему остаток жизни проведу на госпитальной койке? Меня ж как уложат, так больше и не выпустят. Все. Валар. И хотел бы что-то сделать, а не могу. Тебя убить? А ты задачу выполнил и только и ждешь, когда в тебя пальнут. Пальцем не шевельнешь, чтобы от пули увернуться. Я прав?
- Прав, - глухо ответил Виктор. - И не будет ни меня, ни моего Никогда. А потом и твое Никогда исчезнет. Жизнь.
- Это - жизнь? Не хочу. Пулю в висок себе засандалить - как-то глупо... хотя черт его знает... Всю жизнь думал о любви, хотел любить, хотел быть любимым. Но не умею: может, физиологически не так сделан? Но твое Никогда, честно говоря, не по мне: в нем любить можно только себя. Ладно, Виктор, пойду. Тебе решать, перед каким богом представать и какие кому докладные подавать. Можешь успокоиться: я не шпион. Наш разговор останется между нами. Поговорили - и поговорили. Спасибо, что не врал.
Виктор встал, помялся.
- Эй, подполковник! И тебе спасибо, что вот поговорили... Наверное, по-человечески мне уж больше ни с кем говорить не придется. Прощай, братан. Кто знает, может, мы с тобой и правда братья...
Байрон пожал протянутую руку и отвернулся к решетке.
Милиционер неторопливо двинулся к двери, побрякивая ключами.
- А знаешь, что священник этот, отец Михаил, ушел?
Байрон обернулся.
- Как это? Что значит - ушел?
- Русь велика. Пошел правду искать, я думаю. Не перевелись еще на Руси юродивые. А отыщет, если терпения и сил хватит, свое Никогда.
- То есть насовсем ушел? Все бросил - дом, церковь, Любашу?..
Виктор кивнул.
- Все. Прощай.
