Наконец насытившись и обтерев жирными ладонями усы, отчим ушел на работу. Мать с сыном облегченно вздохнули.
Первая неделя отпуска пролетела незаметно. Николай за это время переделал все мелкие домашние дела: наточил ножи и ножницы, топор, отремонтировал дверь в сарае, там же прибил дощатые полки, на которые сложил разбросанные по полу вещи, наколол дров, сколотил по просьбе матери два посылочных ящика, и больше работы не было — Николай заскучал.
— Сходил бы в кино, сынок, — предлагала мать, заметив, что сын скучает. — Али книжку почитай.
Но фильмы шли неинтересные, а книг хороших под рукой тоже не было, да и не хотелось читать — шум, раздававшийся со всех сторон, мешал сосредоточиться: в коридоре постоянно топали, шаркали подошвами, хлопали дверьми, с кухни доносился стук и звон посуды, там громко разговаривали, смеялись, иногда ссорились, а за окном гудели машины. От всего этого шума болела голова, и он ходил в комнатке, словно пойманный зверь в деревянном ящике.
Часто выходил на улицу и долго бродил среди строящихся пятиэтажных зданий. Рабочие деловито сновали по стройке, прохожие тоже куда-то спешили с озабоченными, целеустремленными лицами. Проносились по асфальтированной улице грузовики и самосвалы, легковые машины и автобусы.
В стороне от дороги, на обочине, натужно взвывая, скрежеща массивным ковшом, напоминающим зубастую пасть чудовища, яростно вгрызался в землю экскаватор; высокие подъемные краны, предостерегающе позванивая, медленно поднимали и опускали в своих железных клювах поддоны с кирпичом, длинные связки металлических труб, похожие издали на пучки соломы; и даже мальчишки, пускающие с высокого крыльца гостиницы бумажных голубей, представлялись ему людьми, исполняющими важное дело, и он смотрел на них с интересом и завистью. Кругом кипела деловая жизнь, и было скверно чувствовать себя в ней бездельником — безделье угнетало его все больше.
Однажды вечером, идя домой с очередной прогулки, он обратил внимание на группу длинноволосых парней, хрипло распевающих под гитару незнакомые Николаю песни. Переговариваясь между собой, парни густо пересыпали свои речи блатными и матерщинными словами. Шли они по тротуару во весь фронт, заставляя встречных прохожих обходить их стороной.
Он с интересом наблюдал за ними. Появлялись они на улице почти каждый вечер, если позволяла погода. Обычно, пройдясь по улице, из конца в конец, они занимали автобусную остановку, рассаживались там на лавках и хрипло напевали куплеты, иногда до глубокой полуночи, однообразно бренча совершенно расстроенной гитарой.
Нередко в компании этих парней видел он двух-трех ярко раскрашенных девиц. Утром там, где сидели певцы, обычно все было заплевано, закидано окурками и почти всегда валялось несколько пустых бутылок. Кое-кого из этих парней он встречал потом на улице или около магазина в рабочих спецовках, и это очень удивляло и обескураживало его. Ему всегда почему-то казалось, что стиляги выходят из какой угодно среды, но только не из среды рабочих. Рабочий представлялся ему человеком, враждебно настроенным ко всему крикливому. Он все чаще вспоминал бригаду. Он чувствовал себя среди этих каменных домов, в этом людском муравейнике одиноким и никому не нужным, даже отчий дом все более стеснял его и раздражал — мать без конца говорила о боге, о своих и чужих болезнях, отчим либо читал, либо принимался наставлять его, как нужно жить в этом грешном завистливом мире умному человеку. Его наставления легко было пропускать мимо ушей. Но когда наступала ночь и отчим засыпал, начиналась настоящая пытка — тесная коммунальная комнатенка наполнялась невероятно громким храпом. С трудом верилось, что эти кошмарные звуки исходят из обыкновенного человеческого горла: рычанье, шипенье, бульканье, всхлипы и утробные стоны сливались в один невероятный звук, казалось, что спящего во сне жестоко бьют, ломают, разрывают на части. Казалось, что эти дикие звуки невыносимо было слушать даже каменным стенам.
Он стал подумывать об отъезде.
Однажды на центральную улицу села вышли толпы молодежи. Он стоял в это время на автобусной остановке и смотрел, как садится за сопки оранжевое солнце. Юноши были в темных костюмах, девушки в коричневой, с белыми фартуками, школьной форме, все они весело смеялись, возбужденно переговаривались и пели хорошие песни. «Выпускники…» — догадался он.
Близилась светлая ночь. Молодежь сворачивала с центральной улицы на дорогу, ведущую к Ольскому мосту. Николай внимательно всматривался в счастливые веселые лица проходящих мимо юношей и девушек, старше которых он был всего на один год… Красивые, чистые, беспечные лица! Многие юноши и девушки шли, крепко взявшись за руки, иные в обнимку. Вот те двое, вероятно, влюблены друг в друга! А эти о чем- то громко и весело спорят. Встречные прохожие, особенно пожилые, заглядываясь на молодежь, улыбаются.
Николаю тоже приятно смотреть на своих счастливых сверстников, где-то глубоко в душе его едкий осадок грусти: «А ведь мог бы, наверно, и я идти сейчас вместе с ними…»
Кудрявый паренек в черном костюме и в белой рубашке с широким цветастым галстуком, что-то сказав своей девушке, подошел к Николаю:
— Эй, дядя! Закурить у тебя не найдется?
Николай беспомощно развел руками:
— Сожалею, юноша, но я не курю.
— Ну и зря, дядя! — весело сказал юноша и пустился догонять свою девушку.
— А не пойти ли и мне на мост? Я ведь тоже выпускник-отпускник. — И он направился к мосту.
Но, подойдя к мосту и увидев на нем множество народу, стоящего вдоль перил, махнул рукой и спустился с крутой высокой насыпи к реке. Пройдя по берегу метров двести, он взошел на каменную дамбу и уселся поудобней на плоском камне.
Отсюда хорошо был виден и мост, и темная, в красноватых бликах, клокочущая река, и зеленые полосы тальниковых зарослей за рекой, и бурая, лобастая, как медвежья голова, сопка над краем совхозного поля, еще дальше, над темной гривкой лиственничного леса, виднелись сиреневые горы. Изредка со стороны трассы и поселка доносился приглушенный неясный гул, словно где-то рядом в густой траве попала в паутину муха и жужжит, жужжит.
Солнце кануло за гребень дальнего гольца. Над слегка потемневшей, притихшей землей ярко разгоралась вечерняя заря — все шире и шире, и вот уже половина неба охвачена оранжевым тихим пламенем. Налетевший ветер зашумел в кронах тополей, и они, четко вырисовываясь на ярком фоне неба, затрепетали листвой, закачались из стороны в сторону, точно дымные черные факелы. Стремительно поплыли в зарю перистые облака, освещенные снизу невидимым с земли солнцем, и они вспыхивали то желтым, то голубовато-сиреневым, то розовым, то фиолетовым светом, и казалось, что там, вверху, происходит какое-то сказочно-недоступное людскому разуму цветное действо, удивительная безмолвная игра.
Николай опустил глаза на реку — она теперь была вся в огненных трепещущих бликах и отражала в себе и оранжевое небо, и цветные перья облаков, и мост с людьми, и темную тополиную рощицу. Успокаивающе-монотонно шумел перекат, в каменную грудь дамбы звонко и торопливо шлепали мелкие оранжевые волны, точно приглашая каменный берег плыть вместе с ними в неведомую бескрайнюю даль.
Но вот отполыхала вечерняя заря, густая синь разлилась по небу, точно обуглившись, потемнели кроны тополей, свинцовой стала река, ветер утих, все слышней шум переката. Со стороны моря к мосту медленно приближался туман. Мост быстро пустел. Вот уже не осталось на нем ни одного человека. Похолодало. Но Николай все не уходил, смотрел, как туман седыми космами обволакивал насыпь, прибрежные кусты, смотрел на то, как вся земля, кутаясь в туман, погружалась в тихий спокойный сон.
За полночь он поднялся на насыпь. Мост и будку сторожа плотно окутал туман, электрические фонари над перилами светились, как жемчужные бусы в мутной воде, и вокруг каждого фонаря сиял радужный венчик.
Он шел к поселку в полном одиночестве, прислушиваясь к глухому стуку своих шагов, и ему казалось, будто летит он в тумане над спящей, притихшей землей, что он частица этого тумана, частица этой земли, этого неба. Впереди тусклой россыпью светились огни поселка. Идти туда не хотелось, но он шел, зная, что скоро, теперь уже очень скоро, он увидит Маяканские горы, увидит в хрустальных струях Нюлкали серебристо-темных хариусов, увидит над седыми гольцами багровые закаты и золотистые восходы, услышит
