Летят гуси

Анатолий Буйлов

ЛЕТЯТ ГУСИ

Над седоватой от инея тундрой высоко в небе все плывут и плывут вереницы гусей. Солнце еще не взошло, но там вверху багровые лучи его уже трепещут искрами на кончиках птичьих крыльев. Гуси непрерывно и звонко кричат, и крик их в предрассветной тишине осеннего утра звучит торжественно — прощальной музыкой, словно играют где-то грустные музыканты на кларнетах и свирелях, тихонько пощипывая серебряные струны арф.

От такой музыки на душе и грустно и торжественно, и то хочется высоко взлететь над землей и лететь вместе с птицами в неведомые теплые края, то становится нестерпимо жаль сиротливо увядшую тундру и себя в ней и этих птиц, покидающих родину.

Мы с моим другом Геннадием, славным русоволосым парнем, стоим за кустом вечнозеленого стланика. Перед нами в десяти шагах в червонно-пурпурном окладе карликовых берез темнеет небольшое продолговатое озеро. В руках у нас ружья, но мы забыли о них, очарованно слушая звонкий гусиный переклик.

Над озером и березками прозрачно-голубой косынкой недвижно повис туман, сквозь туман расплывчато видны зеленовато-бурые и желтоватые лоскутья моховищ, за моховищами узкой гребенкой выгнулся лес, над лесом все шире и ярче алеет заря.

Темно-зеленые иглы стланика слегка припудрены тускло мерцающим инеем — иней всюду: и на черных головках наших сапог, и на бурых мхах, и на рыжих пожухлых травах.

А гуси все летят и летят, и не смолкает над сонной еще тундрой грустный свирельный наигрыш: «Люв-люк! Лив-ли! Лив-ли! Люв-люк! Лив-ли! Лив-ли!»

Но вот слева от нас, на соседнем озере, гулко ухнул выстрел. Мы вздрогнули. Второй выстрел! Третий! Четвертый! Это, наверное, стреляют те двое охотников, которые вчера вечером, к великому нашему неудовольствию, поставили свою палатку невдалеке от нашей. Всю ночь они громко спорили о чем-то и то и дело включали на полную мощь тразисторный радиоприемник. Угомонились они лишь перед самым рассветом.

На рассвете, осторожно проходя мимо их палатки, мы увидели рядом с еще не потухшим костром разбросанные клочки газет, объедки хлеба, пустые консервные банки, бутылки из-под вина и разный мусор.

— Тоже мне охотники... — брезгливо морщась, возмущенно сказал Геннадий. — Пьянчуги! Кабак здесь устроили. Моду взяли, на природе гадить! По шее бы! — он сказал это громко, ничуть не заботясь, что его услышат. Но его не услышали. Раздражение Геннадия я вполне понимал: коренной житель этих мест, он недолюбливал приезжих городских охотников, которые все в большем количестве забирались в самые отдаленные уголки тундры. Я был для него исключением. Завозили горожан в тундру сами же местные жители. Это больше всего возмущало Геннадия. Иногда городских охотников доставляли в тундру вертолеты — этих мой друг ненавидел особенно, ненавидел за то, что, улетая в свои города, они оставляли возле черных кострищ бутылки, кучи мусора, а в тундре у больших и малых озер сотни и тысячи стреляных гильз.

Лишь сюда, в самые верховья реки Перевалочной, ни городские, ни местные охотники все еще никак не могли добраться — ни лодкой, из-за множества мелких перекатов, через которые нужно было перетаскивать лодку на руках, ни пешком, из-за далекого расстояния и топкой болотистой местности. Третью осень мы с Геннадием проводим здесь свои отпуска. Стреляем мы редко, тратя на всю охоту по двадцать — тридцать патронов. Третью осень нам никто бы не мешал...

Еще выстрел! Второй... Четвертый!

Да это стреляет рыжеусый, у которого пятизарядное ружье-автомат. Это он стреляет!

— Ну вот, проснулись, — недовольно пробурчал Геннадий.

— Да, проснулись, — упавшим голосом подтверждаю я. — Теперь они начнут...

— Еще бы! Автомат у него исправный.

Опять выстрел! Уже совсем рядом, за кустом, в низинке.

Туман над озером рассеялся. Ярче заискрился иней. Заря над лесом, как малиновый сок, разлилась в полнеба.

А гуси продолжали кричать, улетая в зарю, но крик их уже не казался нам ни грустным, ни торжественным. В руках у нас ружья. Мы ревниво считаем чужие выстрелы, завистливо смотрим в ту сторону, откуда они раздаются. Прямо на наше озеро низко над землей летел треугольник. Мы едва успели пригнуться. Гуси — тоже заметили нас, но сворачивать им было уже слишком поздно — они лишь слегка надломили свой строй да чаще замахали крыльями. Впереди треугольника летел большой светлогрудый вожак — он тревожно гоготал и, вытянув шею, беспокойно крутил головой...

Мы вскинули ружья. Два оглушительных выстрела одновременно хлопнули в тишине. Вожак, словно ударившись о стену, шлепнулся в озеро. И в то же мгновение слева от нас одиноко прозвучал еще один выстрел. Мы не придали этому значения. Мы молча смотрели на убитого гуся, он лежал на отмели и казался кусочком грязи на чистом зеркале.

— Ты в какого стрелял? —спросил Геннадий.

— В переднего, — признался я.

— И я в него, — сказал Геннадий.

Каждому из нас неловко было подойти к добыче первым, мы стояли на месте и вопросительно поглядывали друг на друга. Кто же убил гуся? Оба мы отлично стреляли и не могли промахнуться в этого гуся с такого близкого расстояния. Скорей всего, наши выстрелы одновременно достигли цели. В душе я уже уступил гуся Геннадию, но он невозмутимо перезаряжал ружье. Слева от нас раздался шорох шагов, раздвинулись кусты — и перед нами вырос рыжеусый, круглолицый охотник с ружьем-автоматом. В знак приветствия он притронулся двумя пальцами к измятой фетровой шляпе, чуть помедлив, кивнул и, решив, что этого достаточно, молча прошел мимо, шаркая просторными штанинами из грубого брезента. Озираясь он что-то высматривал на земле. Потом он быстро повернулся к нам и резко, громко спросил:

— Где он?

— Кто он? — в один голос недоуменно переспросили мы.

— Ну, кто-кто?! Вы што?.. Гусь мой где упал? — возмущенно крикнул охотник, отступив на шаг и подозрительно ощупывая нас своими серыми, чуть навыкате, глазами.

Это было так неожиданно и так нелепо, что мы, не успев ничего толком сообразить, торопливо, как по команде, указали на озеро:

— Да вот же он! На отмели лежит!

Увидев гуся, охотник встрепенулся. Он торопливо спустился к озеру, подняв голенища сапог, забрел в воду, взял птицу за крыло и, довольно улыбаясь, поволок ее к кустам.

— Эй! Слышь? Э-эй! — неуверенно окликнул его Геннадий.

Дойдя до кустов, охотник нехотя повернулся, цепко придерживая одной рукой уже подвязанного к поясу гуся, недружелюбно и подозрительно, готовый защищать свою добычу, спросил:

— Ну, чего еще?

— Да ничего! — махнул рукой Геннадий. — Просто я хотел сказать, что стреляешь ты ловко.

— А-а! Это точно, — облегченно протянул охотник и вдруг с бахвальством сказал: — Сто десять шагов насчитал, а срезал — как не было! Видели? Учитесь! — И ушел.

Мы продолжали стоять, изумленно переглядываясь, еще не зная, возмущаться нам или смеяться.

Тем временем на кромку леса как-то незаметно и очень естественно плавно выкатилось огромное малиновое солнце. На бурой тундре там и сям тихими кострами зажглись кусты берез, и озеро в пламенном кольце березовой листвы, казалось, тоже излучало бледно-розовый атласный свет. У самых наших ног, на хрустящих подмерзших мхах, ярко краснеют, будто подсвеченные изнутри, рубиновые капли уже обтаявшей клюквы. Мы зачарованно оглядываем тундру. Красота-то вокруг какая! Разве мало нам этого? Разве мало