березняком с кое-где зеленеющими в нем молодыми елками; сюда же, к березняку, подступала крутолобая сопка, заросшая рыжим, сохранившим листву дубняком. На левой стороне речки темной стеной стояли могучие ясени, ильмы, дальше над ними, на взгорке, возвышались исполинские кедры и громадные, в два обхвата толщиной, ели, уходящие острыми вершинами в головокружительную высь, — там стояла девственная тайга, а волок обрывался в сотне метров от избушки.
— Ишь ты! Не дошли до однорукого. Аккурат перед самым порогом остановились! — удивленно сказал Савелий, приостановившись и оглядывая местность.
— Ненадолго, кажись, остановились. — Евтей указал рукой на левую сторону речки. Там виднелась широкая недлинная просека, и в конце ее лежал штабель хлыстов. — Видал, лес у них тут остался, значит, приедут за ним, выпластают и тот, что стоит.
— Похоже на то, — согласился Савелий. — Такой ядреный лес вряд ли оставят без внимания.
— Что-то дымком не пахнет, — с досадой сказал Николай, пристально глядя на избушку и принюхиваясь, как зверь.
Павел тоже понюхал воздух и уловил запах холодной золы.
— Может, он редко живет здесь, — предположил Савелий. — Базовое зимовье у него выше по ключу, километрах в десяти отсюда.
— Давайте на картах погадаем, — усмехнулся Евтей. — Терпенья у них нету. Вот придем и все узнаем.
Хозяин действительно редко посещал избушку, последний след его в верховьях ключа был примерно трехдневной давности.
Первое, что бросилось Павлу в глаза, — это чистота и порядок вокруг избушки. Поленница березовых дров в нескольких шагах от избушки была сложена аккуратно и ровно, как по линейке, рядом с ней стояли массивные, из березы же сколоченные, козлы; даже щепки не валялись, как обычно, а были собраны в кучу. Слева от двери висела одноручная пила с большим, как коромысло, черемуховым лучком.
«Это для того, чтобы удобней пилить было одной рукой, — догадался Павел. — Пила ведь длинная, когда пилишь один, она вибрирует и гнется, а с лучком — ровно идет».
В толстое нижнее бревно порога, как бы запирая дверь, был воткнут легкий топор с тонким, отшлифованным до блеска кленовым топорищем. Выдернув топор и воткнув его в то же бревно, сбоку от двери, Павел вошел в холодом пахнувшую, до инея промерзшую в углах избушку. Здесь тоже было все чисто и опрятно. Павлу понравилось, что нары были сделаны не на староверский манер — сплошь от стены до стены, а на современый лад — справа и слева двухспальные нары, а в проходе, перед большим окном, — длинный стол. Еще один кухонный столик перед маленьким оконцем слева от порога, тут же скамья для посуды. Справа обложенная диким камнем железная печь, возле печи — охапка тонких поленьев, береста и коробка спичек. Спальные мешки туго свернуты, подвешены к потолку, пол чисто выметен, около порога пихтовый веник.
Затопили печь. Сухая избушка быстро нагрелась. Напившись чаю, тигроловы стали совещаться, идти ли им сейчас в верхнюю вощановскую избушку или оставить этот поход на завтра. Время было — всего три часа.
— Дотемна успеем дойти, — сказал Евтей. — А не успеем, тоже не беда, по Вощановской тропе и при лунном свете хорошо идти. Зато день выиграем.
На том и порешили. Вощановская тропа оказалась торной и ухоженной. На стволах деревьев вдоль тропы виднелись подновленные затески; ветки, склоненные над тропой и мешающие ходу, — либо обломаны, либо срублены. Через каждые сто — двести метров стоял обочь тропы либо капкан с подвесом, либо кулемка, а в местах, где было много беличьих следов, были прибиты к стволам кедров и беличьи капканы.
Через час ходьбы тигроловы сняли и подвесили над ловушками трех колонков и двух белок, спущенные ловушки насторожили вновь. То и дело путик пересекали кабаньи тропы, следы изюбра, часто попадались и следы кабарги, за кабаргой большими скачками гонялась харза — парные следы ее пушистых лап виднелись и на высоких валежинах, и на стволах наклонных деревьев, и на скалистых террасках, откуда удобно прыгнуть на шею зазевавшейся кабарги. В двух местах туда и обратно тропу пересек след гималайского медведя.
«Веселое у Ивана Ивановича местечко, — подумал Павел, — жалко будет, если и сюда леспромхоз доберется...»
Вскоре тропа раздвоилась: правая на речку, левая вдоль подошвы сопок. Та, что тянулась вдоль сопок, была наиболее торной — по ней и пошли тигроловы.
Еще через четверть часа шедший впереди Евтей указал на свежий человеческий след. Человек спустился с сопок и пошел по тропе вверх, вероятно, в избушку. След был небольшой, сорокового размера, именно такого примерно размера и была нога у щуплого, низкорослого Вощанова. След был свежий, он даже не успел подмерзнуть — рассыпался, когда Евтей поддевал его снизу концом палки.
Обсудив это событие, уставшие тигроловы пошли дальше бодрее, но этой бодрости хватило на полчаса, не более, — напряжение дня сказывалось к вечеру все сильнее, давили на плечи лямки котомок, все большей тяжестью наливались уставшие ноги.
К верхнему, второму, зимовью пришли тигроловы уже в сумерках. Собаки у Вощанова не было, но он, услышав шаги людей, выглянул в приоткрытую дверь, узнал тигроловов и, когда они подошли, встретил их у порога уже одетый в телогрейку. С искренним радушием поздоровавшись со всеми за руку, тотчас указал, куда привязать собак, где взять им на подстилку сухой трухи, и тотчас же бросил обеим собакам по куску вареного мяса.
— Жирно живешь, Вощанов, — заметил Савелий. — Тако хорошо мясо с мякотью собакам бросаешь — не жалко?
— Желанным гостям — лучшее место и лучший кусок, Савелий Макарович, — с искренним радушием сказал Вощанов.
— Так ведь, это гостям, а не собакам гостей.
— А если гость желанный, то и собака, и лошадь его желанны, — мягко, но решительно возразил Вощанов, подавая Павлу знак рукой, чтобы тот проходил в избушку. — Исстари, Савелий Макарович, коня желанного гостя овсом кормили, а нежеланного — соломой потчевали. Собака да конь — первейшие друзья человека! Вот и вы без собак-то своих не смогли бы тигров поймать. Так ли, нет, Савелий Макарович?
— Да кто же возражает? Так-так, истинно так! — торопливо согласился Савелий.
Эта верхняя вощановская избушка рублена была не в чистый угол, как рубят теперь большинство плотников, а в лапу, по-староверски, с торчащими из углов торцами. Покатая, дранью крытая крыша была сделана с большим напуском над дверью, отчего вид избушка имела высунувшейся из-под снега головы с низко надвинутой на лоб фуражкой. Нары в зимовье, как и ожидал Павел, оказались традиционные, сплошные. Но все равно, несмотря на старость свою, на закопченность стен, кое-где уже сильно подгнивших, избушка показалась Павлу гораздо уютнее тех староверских добротно срубленных зимовий, в коих доводилось бывать ему прежде. Впечатление уюта создавали царившие тут чистота и аккуратность. Даже стекло керосиновой лампы было не закопчено, как обычно у охотников, заправляющих лампы соляром, а сияло, как электрическая лампа, и пламя фитиля стояло в ней неподвижным голубым лепестком.
«Керосином заправлена», — подумал Павел, щурясь от яркого света.
Помогая тигроловам развешивать по стенам одежду, хозяин возбужденно рассказывал о том, как он поймал вчера в колонковый капкан большую харзу и как она, открутившись от потаска, ушла с капканом километра за три, как потом убегала от него по деревьям, бренча железякой, и, верно, успела бы спрятаться в скалах, да зацепилась капканной пружиной за сучок.
— Вот она висит, разбойница! — Он кивнул в угол нар, где висела уже распяленная на правилке буро-желтая, величиной с комнатную собаку, длиннохвостая шкура харзы.
— Охота тебе было возиться с этой вонючей образиной? — брезгливо поморщился Савелий. — Канитель с нею на десятку, а принимают за рубль семьдесят.
— Это в прошлом году так принимали, — сказал Евтей. — А ноне, слышал, подорожали меха, и харза, кажись, двенадцать рублей будет стоить.
