никого из прохожих, заезжал в переулки на задах мрачных унылых зданий, поднимался наверх в темных лифтах. Даже не в лифтах, а просто в подъемных устройствах, которые ты сам тянул вверх или вниз за веревку с прикрепленными к ней старыми деревянными катушками. Света не было, и пока лифт медленно поднимался, я читал номера этажей — 3,7,9, — написанные белым мелом на голых стенах чьей-то давно позабытой рукой. Поднявшись на нужный этаж, я дергал еще одну веревку и, приложив всю свою силу, открывал тяжеленную металлическую дверь, и передо мной представали уходящие в бесконечность ряды швейных машинок, за которыми сидели грустные пожилые еврейки. Я ни разу не видел, чтобы кто-то из них хоть на миг оторвался от своей работы или как-то еще обозначил, что они знают о моем присутствии.
В ателье-магазине в Майами-Бич не была надобности в доставке. У них был собственный склад. В первый день на работе я специально прошелся по швейным цехам, чтобы посмотреть на людей. В отличие от Нью-Йорка большинство здешних работников были черными. И здесь работали не только женщины, но и мужчины. Я подошел к одному чернокожему дядьке, достаточно мелкой, едва ли не миниатюрной комплекции, с приятным лицом — по крайней мере не с таким зверским, как у большинства. Он сидел за машинкой, но шил что-то вручную. Наверное, это была очень тонкая работа. У меня в кармане лежала бутылка в полпинты.
— Тухлая у вас тут работа. Выпить хочешь?
— Конечно. — Он отпил неслабый глоток и вернул мне бутылку. Потом угостил меня сигаретой. — Ты давно у нас в городе?
— Нет, я только приехал.
— А откуда?
— Из Лос-Анджелеса.
— Кинозвезда?
— Ага. В отпуске.
— Вам вроде как не положено разговаривать с рабочими из цеха.
— Да, знаю.
Он замолчал.
Он был похож на маленькую обезьянку, старую, изящную обезьянку. А для парней снизу он и был обезьяной. Я отхлебнул виски. Мне было хорошо. Я стоял и смотрел, как работают эти люди: сосредоточенно, молча, в тусклом свете тридцати ваттных лампочек. Их руки двигались искусно и ловко.
— Меня зовут Генри, — представился я.
— Меня — Брэд, — сказал он.
— Слушай, Брэд, вот смотрю я на вас, как вы трудитесь, и мне становится грустно. Давайте я вам спою?
— Лучше не надо.
— У вас совершенно кошмарная работа. Почему вы вообще здесь работаете?
— А что нам еще остается?
— Иисус говорил, что люди достойны лучшего.
— Вы верите в Бога?
— Нет.
— А во что тогда верите?
— Ни во что.
— В этом мы с вами сходимся.
Я поговорил и с другими работниками. Мужчины вели себя замкнуто, недружелюбно. Некоторые девчонки смеялись надо мной.
Я смеялся в ответ:
— Я шпион. Меня подослало начальство. Я наблюдаю за вами, за вами за всеми.
Я отпил еще виски. И спел этим людям свою любимую песню «У меня сердце бродяги». Они продолжали работать. Никто даже не посмотрел в мою сторону. Когда я закончил, они все еще продолжали работать. Никто не произнес ни слова. А потом кто-то сказал:
— Слушай, белый, ты лучше уйди.
Я понял намек и ушел.
Глава 57
Даже не знаю, сколько я там проработал. Наверное, месяца полтора. В какой-то момент меня перевели в приемный отдел, где я сверял комплектацию поступавших к нам партий мужских штанов по упаковочным листам. Это были нереализованные заказы, которые нам возвращали из розничных магазинов-филиалов, расположенных, как правило, в других штатах. Тут все было четко. Ни разу не случилось такого, чтобы количество возвращенных товаров не совпало бы с перечнем в упаковочном реестре — скорее всего потому, что товарищ, занимающийся комплектацией груза, очень ответственно подходил к своей работе, поскольку боялся ее потерять. Я примерно себе представляю, что это был за человек. Наверняка он выплачивал кредит за машину, причем из тридцати пяти выплат у него было сделано только семь; его жена раз в неделю, по понедельникам, ходит на курсы росписи по керамике, ипотечный кредит на квартиру пожирает его заживо, и каждый из его пятерых детей выпивает по кварте молока ежедневно.
Я не люблю тряпки. Одежда наводит на меня скуку. Одежда — это ужасно. Так же, как витамины, астрология, пицца, катки для катания на коньках, поп-музыка, чемпионаты по боксу в тяжелом весе и т. д., и т. п. Я сидел, изнывая от скуки, делал вид, что считаю штаны в очередной поступившей партии, и вдруг обнаружил кое-что необычное. Наэлектризованная ткань липла к пальцам и никак не желала отлипать. Наконец-то случилось хоть что-то интересное. Я внимательно рассмотрел ткань. На вид она была такой же волшебной, как и на ощупь.
Я встал и направился в туалет, прихватив с собой брюки. Зашел в кабинку, закрыл дверь на задвижку. Я никогда ничего не крал. Никогда в жизни.
Я снял брюки, в которых был. Спустил воду. Потом надел эти волшебные штаны. Закатал штанины почти до колен. Натянул свои старые брюки — прямо поверх новых.
Еще раз спустил воду и вышел.
Я страшно нервничал. Мне казалось, что все на меня смотрят. Я направился к выходу из магазина. До конца рабочего дня оставалось еще полтора часа. Наш самый главный начальник стоял у прилавка, ближайшего к двери. Он уставился на меня.
— У меня непредвиденные обстоятельства, мистер Сильверстейн, и мне надо срочно с ними разобраться. Можете вычесть эти полтора часа из моей зарплаты…
Глава 58
Я добрался до дома, закрылся в комнате и снял старые портки. Раскатал штанины моих новых волшебных брюк, надел чистую рубашку, почистил ботинки и вышел на улицу. Новые брюки были коричневыми, очень насыщенного оттенка, с вертикальными «рубчиками» на ткани.
Ткань буквально искрилась. Я встал на углу, закурил сигарету. Ко мне подрулило такси. Таксист высунулся в окно:
— Такси надо, сэр?
— Нет, спасибо.
Я бросил спичку в водосточный желоб и перешел на ту сторону улицы.
За двадцать минут неспешной прогулки до винного магазина ко мне точно так же подъехало три или даже четыре такси. Я взял бутылку портвейна и вернулся домой. Разделся, повесил штаны и рубашку в
