окружении девчонок, которые думали, что он гений, и любили его.
Слухи о ночных посещениях Гарри Уолдена мисс Гридис разрастались и ширились, и он даже несколько дней не являлся в школу. Для меня это были прекрасные дни, потому что приходилось иметь дело только с суходрочкой дебила. Пережить ее было гораздо проще, чем непонятное обожание всех этих девчонок в юбочках, кофточках и накрахмаленных льняных платьицах за наличие золотых кудрей на голове. Пока Гарри отсутствовал, девчонки перешептывались:
— Он слишком чувствителен ко всему…
А Рэд Киркпатрик сказал:
— Она заебывает его насмерть.
В один день я зашел в класс и убедился, что место Гарри Уолдена пустовало. Я посчитал, что он, как обычно, отдыхает с перееба. Затем от парты к парте полетела весть. Я всегда самый последний узнавал все новости, но, наконец, дошло и до меня: прошлой ночью Гарри Уолден покончил с собой, и мисс Гридис еще не знает. Я посмотрел на его место — больше он никогда не будет сидеть здесь. Все его яркие одежды канули. Мисс Гридис закончила перекличку, взгромоздилась на свой стол и закинула ногу на ногу, высоко закинула. Чулки на ней были более светлого оттенка, чем обычно. Подол юбки заметно продвинулся в своем восхождении по крутизне бедер.
— Американская культура, — заговорила мисс Гридис, — предназначена для величия. Английский язык, в данный момент крайне ограниченный и жестко структурированный, будет раскрепощаться и развиваться. Наши писатели будут пользоваться, как мне хотелось бы думать, тем, что я называю американизмами.
Чулки мисс Гридис были почти телесного цвета. Складывалось впечатление, что на ней их вовсе нет, что она сидит перед нами голая, и именно эта кажущаяся нагота, ее ненастоящность, делали зрелище лучше, чем если бы она действительно была без чулок.
— Все больше и больше истин мы буцем открывать на пути развития своей собственной речи, и этот новый голос будет свободен от старой истории, старых нравов, пережитков и бесполезных иллюзий…
«Хлюп… хлюп… хлюп…»
25
Курли Вагнер достал Морриса Московица. Они решили схлестнуться после уроков. Человек восемь- десять прослышали про это и собрались за гимнастическим залом посмотреть на драку. Вагнер диктовал условия:
— Бьемся до тех пор, пока кто-нибудь не отключится.
— Я не против, — спокойно ответил Моррис.
Он был худой, длинный и слегка придурковат. Никогда не болтал лишнего и никому не докучал.
Вагнер остановил взгляд на мне:
— После того, как закончу с ним, я возьмусь за тебя!
— За меня?
— Да, Чинаски, за тебя.
Я ухмыльнулся в ответ.
— Я буду иметь вас всех по очереди, пока вы не поймете, что это за хреновина — уважение!
Вагнер был слишком самоуверенный. Он постоянно вертелся на брусьях или кувыркался на мате, или же нарезал круги по площадке. Он вышагивал, как настоящий атлет, выпячивая свое жирное пузо. Ему нравилось стоять и бесконечно таращиться на какого-нибудь парня, как удав. Я не знаю, что его так терзало. Возможно, он думал, что мы дрючили всех наших девчонок, как заведенные, и эта мысль не давала ему покоя. В общем, мы опасались его.
Противники встали в позу. Вагнер довольно прилично двигался. Он подпрыгивал, раскачивался, перебирал ногами, то наскакивая, то отступая. При этом он издавал тихий свистящий звук. Это впечатляло. С ходу он провел три прямых удара левой. Московиц просто стоял, опустив руки, и принимал тычки. Он и понятия не имел о всяких там боксерских штучках. Вагнер провел прямой правой и угодил Моррису в челюсть.
— О, блядь, — процедил Моррис и наотмашь ударил правой. Вагнер увернулся и контратаковал противника серией прямых ударов правой и левой по физиономии. У Морриса из носа пошла кровь.
— Во, блядь! — встрепенулся Моррис и замахал руками.
Удары посыпались на голову Вагнера, как пушечные ядра. Он пытался отвечать, но его поставленные удары не обладали такой мощью и яростью, как кувалды Московица.
— Ебать-колотить! Врежь ему, Моррис!
Московиц долбил, как молотобоец. Левой снизу он врезал атлету по брюху. Задыхаясь, Вагнер стал оседать и рухнул на колени. Бровь его была рассечена и кровоточила. Уронив голову на грудь, он был на грани обморока.
— Сдаюсь, — промычал Вагнер.
Мы оставили его за зданием, а сами пошли за нашим новым героем — Моррисом Московицем.
— Черт, Моррис, тебе надо идти в профи!
— Щас, мне только тринадцать.
Мы зашли за здание слесарной мастерской и расположились у заднего выхода на ступеньках. Кто-то прикурил несколько сигарет, и мы пустили их по кругу.
— Чего этот мужик докапывается до нас? — спросил Моррис.
— Бля, Моррис, ты чего, не врубаешься? Он же ревнует. Думает, что мы перетоптали всех цыпочек в школе!
— Да я даже ни разу не целовался с девчонкой.
— Да не гони, Моррис?
— Я не гоню.
— Ты должен попробовать суходрочку, Моррис. Это кайф!
Тут мы увидели проходящего мимо Вагнера. Он утирал лицо носовым платком.
— Эй, тренер, — заорал один из наших, — как насчет реванша?
Он остановился, посмотрел на нас и приказал:
— А ну, выбросить сигареты!
— Да нет, тренер, нам нравится курить!
— Может, подойдешь и заставишь нас выбросить сигареты?
— Да, давай, тренер!
Вагнер стоял и пялился на нас.
— Я еще не закончил с вами! Так или иначе, я разберусь с каждым из вас!
— Как ты это сделаешь, тренер? Похоже, ты уже выдохся.
— Ага, как ты собираешься разобраться с нами? Вагнер отвернулся и пошел к своему автомобилю. Мне было жаль его немного. Когда ученики так говнились, он должен был уметь отвечать.
— Надеюсь, он распрощался с мыслью поиметь хоть одну целочку в этой школе, пока мы здесь, — высказался один парень.
— Я думаю, — откликнулся другой, — кто-то надрочил ему в ухо, и у него крыша едет.
После этого мы расстались. Неплохой был денек.
26
Каждое утро моя мать уходила на службу. У отца не было работы, но он тоже уезжал из дома. Несмотря на то что большинство наших соседей были безработные, отцу не хотелось, чтобы они знали о его проблеме. И поэтому каждое утро он садился в свой автомобиль и отправлялся будто бы на работу, а
