Манон не лежит сверху на Европе. Над Европой не нависла Манон.
– Де Грие, не надо злиться! Я ведь не обещала, что буду хорошим штурманом.
Начинаются плантации хмеля. Нас обгоняют байкеры в черных кожаных куртках. Красный платок Манон парит в воздушных потоках.
Мы паркуемся в центре N, под каштанами. В N жарко, но свежо, будто у нас поднялась температура. Жаркое платиновое небо сияет.
– Манон, что ты любишь? – спрашиваю я. – Хочешь, я отведу тебя в какой-нибудь бутик, и ты купишь там все, что захочешь?
– Хочу! – Манон расплывается в улыбке.
Вот они, бутики, целая улица – предложение, а у меня на карточке целая куча платежеспособного спроса. Полное зазеркалье нарядных Манон.
– Ну, давай зайдем сюда, – говорит Манон неуверенно.
На двери звенит красный китайский колокольчик. Делаем три шага внутрь. В наших зрачках отражается полный магазин одежды. Три продавщицы одновременно делают элегантное движение нам навстречу.
– Какую-нибудь юбочку бы, блузочку бы, – лепечет Манон беспомощно и опускает плечи.
Я отступаю.
– Это надо покупать вместе с кожей, – щурится Манон в холодное зеркало.
Ее губы светятся в зеркале. Если бы у Манон были крылья, они бы не были белыми.
– Может, нам в другой бутик зайти? А то мне здесь ничего не нравится.
– Все как ты скажешь, солнце, – говорю я.
Продавщицы молча отступают на полшага. На их лицах вычерчивается легкое возмущение. Мы с Манон ретируемся задом. На улице переводим дух. Манон, не дав себе опомниться, взбегает по лесенке и ныряет в соседний бутик.
– Эй! – звонким голосом кричит она продавщицам. – Здравствуйте! Вы можете подобрать что-нибудь для меня?
Через три минуты Манон уже крутится перед зеркалом в новом наряде: бежевое, черное, кремовое, темное золото.
– Что скажешь? – спрашивает она меня.
– Прекрасно, – весело говорю я. – Примерь еще что-нибудь!
– Еще что-нибудь! – просит Манон.
Продавщицы наряжают Манон более необычно: оранжево-белая, пышно взбитая юбка, туфли на тонких каблуках, топик, газовый ярко-сиреневый шарфик.
– Вам безумно,
Солнце заливает витрину. Я закрываю глаза рукой от ослепительного блеска, а когда открываю, Манон уже улыбается своей слегка асимметричной, иронической, хитроватой, чуть стертой улыбкой.
– Мы вас, наверное, ужасно утомили, – говорит Манон.
– О нет, – возражают продавщицы живо. – Вы – счастливое исключение, вас мы будем помнить несколько лет. Здесь по полгода никто ничего не покупает. Восемьдесят процентов коллекций остаются невостребованными.
– Так в вашей одежде никто не ходит?
– Кому в ней ходить?
– Как же вы еще не разорились?
Девушки поднимают глаза к небу.
– Де Грие, ты лучший человек на земле, – говорит Манон. – Ты – просто гений, – заявляет она, прицепляя к маленькой шляпке белую розу. – Ты – чудо, – заключает она, повеселев, и притоптывает туфлями на пят-надцати-сантиметровых витых каблуках (металл и стекло).
– Да, я чудо, – говорю я.
Одежду заталкивают в шуршащие полиэтиленовые пакеты, потом заворачивают в бумагу с золотой монограммой фирмы. Я расплачиваюсь кредиткой. С адским грохотом ледяная глыба моих «средств на счете» сползает с крыши и раскалывается о раскаленный асфальт. Под восхищенными взглядами продавщиц толкаю стеклянную дверь – звенит китайский колокольчик – мы выходим из бутика.
На улице пасмурно и жарко. Манон на шпильках, но ступает легко. Я чувствую ее так, будто сижу в ванне и на меня от Манон направлена струя теплого душа.
– А теперь рассказывай, – говорю я.
Такого хода Манон от меня явно не ожидала.
– Ну что же, – начинает она растерянно. – Я выросла в очень хорошей семье.
Тут Манон замолкает.
– Давай подробности, – подбадриваю я.
Манон задумывается.
