совсем другие, мне так нравится, только голова расплывается, так что приходится подносить к ней руку, чтобы понять, где она кончается… и где начинается… солнце…
А теперь я должен обязательно, обязательно… прийти на работу, там меня ждет… ждет герр Блумберг… плечи сводит, а может, и зря я выпил, сердце теперь стучит, еще через всю стоянку идти…
Сегодня четверг. Как, уже четверг?
Что заставило меня так проводить время, что уже четверг?
По каналу Bloomberg передают новости и котировки. Экран делится на шесть частей жирными линиями, и в каждом отсеке мигают и мерцают цифры и индексы. Все размалевано. Кривые стекают и перебрасывают мосты через черные бездны. По каналу MTV гогочут розово-сиреневые диджеи.
–
Руки положи на клавиатуру, печатай что-нибудь, смотри на экран… Писать отчеты мучительно. Их должно быть много, очень много, каждое утро охапка свежих текстов, к полудню они вянут, к вечеру высыхают в огнеопасные вороха, ночью тлеют, к утру горстка пепла. Особенно утомительно искать синонимы к слову «повысился»: поднялся, вырос, увеличился, устремился, пошел вверх; и все эти бонды с зеро-купоном, все эти индексы, психологические уровни, процентные ставки, все эти ястребиные и голубиные комментарии, бычьи и медвежьи тренды…
– Сдохните, мишки, рынок вверх лезет, – говорит Тони.
Башка прямо отваливается… лучше бы мне не сидеть на солнышке… компьютер сыплет песок в глаза… по шее и затылку медленно разливается мучительная истома, позвоночник костенеет, ноги ноют… солнце прожаривает затылок, лезет за ворот, растекается по позвоночнику, капли кипящего масла… Экран на солнце мерцает и слоится, из-под сегодняшнего дня просвечивает дно завтрашнего. Выбравшегося из джунглей ждет награда: полный холодильник пива. Проверьте состояние шнурков и галстука.
– Тренда нет, тренда нет, – бормочет Тони справа от меня, – а как ни крути, тренда-то нет, а тренда нет, хоть убей, нету тренда никакого… а это потому, что экран маленький, а тренд большой…
а рынку нужно, чтобы я сидел и коцал по клавишам, чтобы сглаживал зазубрины
–
– Я хочу объединить клиентов в группы, осенью Харту нужен прорыв и нужна стратегия.
– Что ж, нужен прорыв, сделаем прорыв; нужна стратегия, будет стратегия.
– Я совершенно с вами согласен, – говорю я.
– Мне очень нравится, как ребята работают по слиянию «МТ» и «Мистраля».
– Надо предлагать клиентами кредитные деривативы.
– Я совершенно с вами… – говорю я.
–
Как хорошо у нас на работе, как я люблю наш офис, люблю этих всех людей, как меня успокаивает эта нервная работа, успокаивает, усыпляет голос из телевизора, Кнабе не спать не спать тебя ждет герр Райнер в комнате номер тридцать два двадцать пять, беседа с Комиссией, да я сейчас и я встаю на ноги как ватные.
А тебя, Кнабе, закон зовет к себе, да, к себе, к себе тебя зовет закон, закат.
А он тебя сейчас, Кнабе, будет спрашивать, строчки по ковровой дорожке коварно разъезжаются, Тутанхамон и его жена.
А вот, Кнабе, не угодно ли добро пожаловать… жоподобраловать… к представителям закона, законным представителям чего изволите…
А придешь к нему – он на тебя глянет, из стопки чистый лист бумаги вынет, ручку достанет, стакан опрокинет. Ему хорошо известно, что с тобой сделать. А ты знаешь, что с ним делать?
А придешь к нему – он на тебя глянет, и вместо ручки в руке острую форку, четырехзубую форку для мяса подкинет, преспокойненько встанет, пасть разинет, и сквозь зубья форки на тебя дунет
А черенком форки он из тебя душу вынет
– Так-то вот, герр Кнабе, – скажет тихо, не глядя на меня. – Вот так… а вы…
Не дышать на него, притворяться трезвым… Нет, лучше не пойду я к нему совсем.
Пойду в другую сторону. Где клубится розовый дым сигарет. Накурили и работать пошли. Стою один в чужом дыму, покачиваясь среди солнечного света. Порывом ветра из конца коридора приносит бумагу, кривой пляс бумаги по коридору. А в конце коридора окно. В огненной реке отражается пивоварня, чернеют трубы, сверкает рыже-сиреневыми радугами стекло, тени автомобилей по набережной, рваный кусок полиэтилена.
Наверное, мне лучше уволиться, но я это, кажется, уже говорил, а Эрик меня не услышал; он был страшно далеко; смотрел на меня в перевернутый бинокль.
Все смотрят на меня в перевернутый бинокль.
Можно, конечно, у себя долго-долго спрашивать: зачем я сделал то, зачем я сделал се. Но толку от этого никакого не будет.
А в конце коридора окно.
Мир оседает пылью, остаются только дым по углам и некоторые пристальные детали, которые так и смотрят на меня во все глаза. Все как будто посыпано холодным пеплом, а вокруг меня стоит облако жары. Я щиплю себя за ногу, но не чувствует боли. Во рту великая сушь. Понижение чувствительности. Тупость. Дерево. Холод.
Скорее всего, я попаду в маленький угол, который, как кусок пирога, сухой и черный, – и моя кровь
