На фотографической бумаге отчётливо чернели писаные строки.
Варенуха без чинов навалился на плечо Римскому.
«Вот доказательство: фотография моего почерка Молнируйте подтверждение личности Масловскому Строжайшее наблюдение Воландом Случае попытки выехать Москвы арестовать Лиходеев».
Варенуха был известен в Москве как администратор, не имеющий себе равных. За двадцать лет своей деятельности он видал всякие виды. Но тут Варенуха почувствовал, что ум его как бы застилает пеленой, и он ничего не произнёс, кроме житейской, но нелепой фразы:
– Этого не может быть!
Римский поступил не так. Он поднялся, рявкнул в дверь:
– Никого! – и собственноручно запер эту дверь на ключ.
Затем достал из письменного стола пачку бумаг, начал тщательно сличать букву за буквой залихватские подписи Стёпы на ведомостях с подписью на фотограмме.
Варенуха, навалившись, жарко дышал в щёку Римскому.
– Это почерк Лиходеева, – наконец выговорил Римский, и Варенуха, глянув ему в лицо, удивился перемене, которая в нём произошла. Римский как будто бы постарел лет на десять. Глаза его в роговой оправе утратили свою колючесть и уверенность, и в них появилась не то что тревога, а даже как будто печаль.
Варенуха проделал всё, что делает человек в минуты великого изумления, то есть и по кабинету прошёлся, и руки вздымал, как распятый, и выпил целый стакан жёлтой воды из графина и восклицал:
– Не понимаю!
Но Римский смотрел не на Варенуху, а в окно и думал. Положение финансового директора «Кабаре» было затруднительное. Нужно было тут же, не сходя с места, представить обыкновенные объяснения для совершенно необыкновенного явления.
Римский зажмурился, представил себе Стёпу в ночной сорочке влезающим в Москве сегодня в какой-то сверхбыстроходный аэроплан, представил себе Казбек, покрытый снегом, и тут же эту мысль от себя отогнал. Представил себе, что не Стёпа сегодня говорил по телефону в Москве, и эту мысль отринул. Представил себе какие-то пьяные шутки при участии почты и телеграфа, фальшивые «молнии», опять – Стёпу в носках среди бела дня во Владикавказе, и всякое логическое здание в голове у Римского рухнуло, и остались одни черепки.
Ручку двери крутили и дёргали, слышно было, как курьерша кричала:
– Нельзя!
Варенуха также кричал:
– Нельзя! Заседание!
Когда за дверью стихло, Римский спросил у Варенухи:
– Сколько километров до Владикавказа?
Варенуха ответил:
– Чёрт его знает! Не помню!.. Да не может он быть во Владикавказе!
Помолчали.
– Да, он не может быть во Владикавказе, – отозвался Римский, – но это писано Лиходеевым из Владикавказа.
– Так что же это такое? – даже взвизгнул Варенуха.
– Это непонятное дело, – тихо ответил Римский.
Помолчали. Грянул телефон. Варенуха схватил трубку, крикнул в неё: «Да!», потом тотчас «Нет!» – бросил трубку криво на рычаг и спросил:
– Что же делать?
Римский молча снял трубку и сказал:
– Междугородная? Дайте сверхсрочный с Владикавказом.
«Умно!» – подумал Варенуха. Подождали. Римский повесил трубку и сказал:
– Испортился телефон с Владикавказом.
Римский тотчас же опять позвонил и заговорил в трубку, в то же время записывая карандашом сказанное.
– Примите «молнию» Владикавказ Масловскому. Ответ фотограмму 803. «Сегодня до двенадцати дня Лиходеев был Москве От двенадцати до половины третьего он неизвестно где Почерк подтверждаю Меры наблюдения за указанным фотограмме артистом принимаю Замдиректора Кабаре Римский».
«Умно!» – подумал Варенуха, а сейчас же подумал: «Глупо! Не может он быть во Владикавказе!» Римский же взял обе «молнии» и фотограмму, положил в конверт, заклеил конверт, надписал «в ОГПУ» и вручил конверт Варенухе со словами:
– Отвези, Василий Васильевич, немедленно. Пусть они разбирают.
«Это очень умно!» – подумал Варенуха и спрятал в портфель таинственный пакет, потом взял трубку и навертел номер Степиной квартиры. Римский насторожился, и Варенуха вдруг замигал и сделал знак свободной рукой.
– Мосье Воланд? – ласково спросил Варенуха.
Римский затаил дыхание.
– Да, я, – ответил в трубке Варенухе бас.
– Добрый день, – сказал Варенуха, – говорит администратор «Кабаре» Варенуха.
– Очень приятно, – сказали в трубке, – как ваше здоровье?
– Мерси, – удивляясь иностранной вежливости, ответил Варенуха.
– Мне показалось, – продолжала трубка, – что вы вчера плохо выглядели, и я вам советую никуда сегодня не ходить.
Варенуха дрогнул от удивления, но, оправившись, сказал:
– Простите. Что, товарища Лиходеева нет дома?
– Нету, – ответила трубка.
– А, простите, вы не знаете, где он?
– Он поехал кататься на один час за город в автомобиле и сказал, что вернётся в «Кабаре».
Варенуха чуть не уронил трубку и замахал рукой встревоженному Римскому.
– Мерси, мерси! – заговорил и закланялся Варенуха, – итак, ваше выступление сегодня в десять часов вечера.
– О да, я помню.
– Всего, всего добренького, – нежно сказал Варенуха и, грянув трубкой, победоносно воскликнул:
– Уехал кататься за город! Никакой не Владикавказ, а с дамой уехал! Вот-с!
– Если это так, то это чёрт знает что такое! – воскликнул бледный от негодования Римский.
– Всё понятно! – ликовал Варенуха, – уехал, надрался и застрял.
– Но «молнии»? – глухо спросил Римский.
– Он же и телеграфирует в пьяном виде, – вскричал Варенуха и вдруг, хлопнув себя по лбу, закричал:
– Вспомнил! Вспомнил! В Звенигороде есть трактир «Владикавказ»! Вспомнил! Оттуда он и молнирует!
– Нет, это чересчур! – заговорил озлобленный Римский, – и в конце концов я буду вынужден…
Но Варенуха его перебил.
– А пакет нести?
– Обязательно нести, – ответил Римский.
Тут же открылась дверь и вошла… «Она!» – подумал Римский… И действительно вошла та самая женщина и опять с белым пакетиком.
В телеграмме были слова:
«Спасибо подтверждение Молнией пятьсот Вылетаю Москву Лиходеев».
– Ну, не сук… – вскричал Варенуха, – не переводи! Он с ума сошёл!
Но Римский ответил:
– Нет, деньги я переведу.
