родовой памяти, о которой не раз рассуждал Григорий Сергеевич, то ли было прочитано или увидено на экране.
Но почему-то мои пальцы добрались до ее груди, которая была тугой, но не твердой – ну как передашь словами эти ощущения, – меня так удивил твердый орешек – сосок, и захотелось отыскать второй сосок и даже поцеловать его, а она смогла проговорить:
– И не мечтай, не надо…
Потом она стала говорить:
– Ванечка, милый, ну пожалей меня, не надо сейчас, Ванечка!
Она уменьшилась, потому что вся уместилась в пределах и власти моего, ставшего гигантским, тела, и этому телу было необходимо отыскать вход, какой-то вход, отверстие в маленьком, горячем, податливом и не смеющем сопротивляться теле Даши, Дашеньки… Я почти преуспел в этом, потому что Даша, сопротивляясь, на самом деле помогала мне покорить, уничтожить, пронзить ее.
И вдруг – ну почему так случается?
Вдруг, когда моя ладонь почувствовала горячий, сухой мох под ее последней одеждой – я пишу как будто о другом человеке, потому что в те минуты я был другим, – незнакомым самому себе существом, я избегаю называть какие-то части тела или действия известными и обычными словами, потому что тогда я забыл все эти названия и пользовался для самого себя образными сравнениями – кажется, такие слова зовутся эвфемизмами, они заменяют слова настоящие, но стыдные.
И вдруг Даша стала другой.
Она так испугалась, словно я пронзил ее раскаленным железным прутом. Она забилась, стала выскальзывать из-под меня, а так как я не был к этому готов, то она скользнула к краю койки, вырвалась и съехала на пол.
Я грохнулся сверху, но инерция во мне была столь велика, что я был готов домогаться ее.
А она совершенно трезво сказала:
– Ты мне делаешь больно.
– Даша, – взмолился я.
Она вылезла из-под меня.
Все наши действия и движения с этой секунды стали неловкими и некрасивыми. Два человека возились на пыльном полу, один из них старался вырваться и подняться, а второй не пускал…
Даша победила и оттолкнула меня так, что стало не по себе.
И встала.
И не сразу сообразила, что у нее до самого пояса расстегнута блузка, а лифчик разорван, поэтому тугая округлая грудь без стыда видна, как некий плод, сладкий и чистый.
Потом она поймала мой взгляд и стала быстрыми, но неверными пальцами застегивать блузку.
Я сидел на полу.
Потом поднялся, и с каждой секундой мне становилось все стыднее.
– Прости, – сказал я.
– Разве это любовь? – сказала Даша с укоризной. – Разве такая любовь у людей бывает? Ты мне понравился, и я думала, что у нас с тобой все будет очень красиво.
– Честное слово – прости! Я не хотел так.
Все. Она была застегнута, недоступна, она поправила волосы и спросила:
– У тебя зеркала нет?
А сама уже рылась в своей сумке. Это была спортивная сумка, с которой она ходила в бассейн. Из нее, как из матрешки, появилась маленькая черная сумочка, из нее – зеркальце.
– Мне пора идти, – сказала Даша. – Ты меня проводишь?
Когда мы вышли в коридор, она добавила:
– В отделение не провожай. Только выведи из вашей хирургии.
Мы медленно шли по коридору.
К Даше возвращалось хорошее настроение. Видно, теперь она меня не боялась и готова была простить.
– В конце концов, – вдруг заявила она, – ты не успел сделать ничего дурного.
– А я и не собирался делать ничего дурного.
– У девушки есть принципы, – возразила Дашенька. – Один из них – сохранение себя для продолжения рода. Именно для этого создан наш клон. Мы должны стать женами оптимальных мужчин. А я не знаю, прошел бы ты конкурс.
– Конкурс на жениха?
– Не смейся. Это очень серьезно.
– Ты уверена, что вас держат как консервы для женихов?
– А ты можешь предложить другую версию?
Я задумался. Конечно, соблазн был велик. Но я понимал, что Григорий Сергеевич прав. Для меня величие и смысл подвига заключались в жертвенности. Наш клон можно было назвать, будь нам свойственно чувство черного юмора, клоном имени Александра Матросова (был такой герой во время Отечественной войны, который закрыл собой амбразуру). Клон Даши существовал и объединялся на принципе жизни. Наше внутреннее противоречие заключалось в конфликте индивидуального стремления к жизни и социальной значимости смерти. Конфликт Даши был между определением спутника жизни, которого ей выдаст Мария Тихоновна, и желанием ее глаз и тела самой выбрать себе партнера. Вот и сейчас она толком не знает, можно ли поддаться голосу плоти или надо ждать распоряжения свыше?
Вам иногда может показаться, что я размышляю слишком умно и сложно. Но это ведь не только мои мысли, это и мысли моих генетических родителей, унаследованные мною в неполной и порой уродливой форме. Я сам не знаю, откуда вдруг во мне возникают слова, фразы и обрывки мыслей, которых, по здравом размышлении, во мне и быть не может.
Я ловлю себя на том, что я – узурпатор. Даже мысли краденые.
Наверное, поэтому я не имею права на долгую жизнь.
– Ты о чем задумался? – спросила Дашенька.
Глаза у нее горели – мы вышли в коридор, под потолком которого тянулись рядком маленькие яркие лампочки. Вот глаза и отражали их.
Когда мы проходили мимо кабинетов бухгалтерии, Дашенька вдруг спросила:
– А мы еще встретимся?
Вместо ответа я поцеловал ее. Так обрадовался. Не ожидал этих слов. Но этот поцелуй был скорее нежным, чем страстным. Вы понимаете разницу?
– Погоди, – сказала Даша. – Кто-нибудь обязательно пойдет мимо.
– Ну и пускай! – Мне в тот момент и в самом деле было все равно. Я бы не испугался и самого Григория Сергеевича.
– Я скажу Марии Тихоновне, что выбрала тебя в свои мужья, хорошо?
– Погоди, – попросил я.
– Ты не хочешь?
– Я очень хочу. Но я ведь тоже не совсем себе принадлежу. И нам могут запретить встречаться.
– Я очень сильно попрошу!
– Твоя Мария Тихоновна моему доктору – не указ.
– Ты уверен?
Она даже остановилась посреди коридора.
– Боюсь, что так.
– Значит, я не смогу выбрать тебя? Тогда мы убежим отсюда.
– Куда?
– Туда, где можно быть со своим любимым человеком.
– Я не знаю такого места.
– Ваня, дорогой. – Она стала сразу куда старше и мудрее меня. – Мир не заканчивается этой клиникой. А мне кажется, что ты всю жизнь прожил здесь, не выходя на улицу. Люди летают на Луну, кидают бомбы, изобретают компьютеры, а ты сидишь здесь и чего-то ждешь. Ты ведь даже не рассказал, для чего
