посмотреть, нет ли еще чего-нибудь съедобного.
– Ты за Ниночку не боишься?
– Молодой шимпанзе вышел из клетки, пробрался в кабинет Сергея и стал шуровать в его письменном столе.
– Не может быть! – Виктор отыскал в холодильнике кусок колбасы и быстро сунул его в рот. Как ребенок, толстый, избалованный, неумный, подумала Эльза.
– Этой обезьяне всего две недели от роду, – сказала Эльза. – Ты все забыл.
– А, опять его опыты... Я сегодня жутко проголодался. В буфете у нас ничего сытного.
– Теперь его не остановить, – сказала Эльза. – Он примется за людей.
– Ты в самом деле хочешь его остановить? – спросил Виктор.
– Он изменился к худшему, – сказала Эльза. – Ради своего тщеславия он ни перед чем не остановится.
– Ты преувеличиваешь, кисочка, – вздохнул Виктор. – У нас не осталось выпить чего-нибудь?
– Не осталось. Человечество еще не готово к такому шагу.
– Не готово? – повторил Виктор. – Значит, надо написать куда следует. Написать, что не готово.
– Нельзя, – сказала Эльза. – Уже писали. Он всех обаял.
– Надо было побольше писать, – убежденно сказал Виктор. – Тогда на всякий случай прислали бы комиссию.
Хлопнула дверь, прибежала Нина. Нина всегда бегала, так и не научилась за восемнадцать лет ходить, как все люди.
– Я сыта, – сказала она от дверей кухни, не здороваясь.
Нина не любила есть дома. Она вообще старалась не есть, она боялась растолстеть.
– Я все устроила, – сказала Эльза. – С понедельника тебя переводят в лабораторию.
7
Ржевский кончил говорить.
Они смотрели на него. Шестнадцать человек, которые имеют право сказать «да». Или отказать в деньгах. Или отложить исследования. Остапенко убежден, что все обойдется. Из окна кабинета отличный вид. Москва-река, трамплин на Ленинских горах, дальше – стадион. Вечернее солнце золотит лысины и серебристый пух над ушами. Чего же они молчат?
Остапенко постучал по столу концом карандаша.
– Вопросы? – сказал он.
– А как дела у наших коллег? – спросил крепкий широкий мужчина в цветном галстуке. Он буквально убивал себя этим галстуком – остальное пропадало в тени. – Что делают в Штатах?
Ржевский вновь поднялся. Этот вопрос полезен.
– Мы полагаем, – сказал он, – что японцы уже близки к успеху. С американцами сложнее. В прошлом году была публикация – с собаками им удалось.
– Джексон? – спросил Семанский с далекого конца стола.
– Джексон и Хеджес, – ответил Ржевский. – Потом замолчали.
– Ясно, – сказал мужчина в ярком галстуке. Почему-то Ржевский никогда раньше его не видел. – Значит, на пороге?
– Сегодня трудно допустить, чтобы целое направление в биологии было монополией одной страны. Мы все едем по параллельным рельсам.
– Голубчик, – раздался голос сбоку. Ржевский обернулся и не сразу разглядел говорившего – солнце било в глаза. Голос был скрипучим, древним,
– значит, вы предлагаете заменить собой Господа Бога?
Ага, это Человеков, бывший директор ИГК. Великий консультант и знаменитый тамада на докторских банкетах.
– Если нам выделят средства, то мы постараемся выступить коллективным богом.
Не этих вопросов Ржевский опасался.
– Удивительно, – сказал Человеков. – И во сколько нам обойдется ваш гомункулус?
– Ржевский знакомил нас с цифрами, – сказал Остапенко. – Хотя, разумеется, он в них не уложится.
– Вы думаете, что Пентагон засекретил? – спросил человек в ярком галстуке.
– Я ничего не думаю, – сказал Ржевский. – Хотя убежден, что делать людей дешевле ортодоксальным путем.
Кто-то засмеялся.
– Перспективы соблазнительны, – сказал секретарь отделения. – Именно перспективы. Когда-нибудь мы научимся делать это в массовом порядке.
– Не думаю, что в ближайшем будущем, – сказал Ржевский.
– Первая атомная бомба тоже дорого стоила, – сказал Сидоров. Сидоров был против методики Ржевского. Его фирма работала над близкими проблемами, но, насколько Сергей знал, они зашли в тупик. – Меня смущает другое – неоправданный риск. Кто-то здесь произнес слово «гомункулус». И хоть литературные аналогии могут показаться поверхностными, я бы сказал больше
– чудовище Франкенштейна. Где гарантия, что вы не создадите дебила? Монстра?
– Методика отработана, – сказал Ржевский.
– Я вас не перебивал, Сергей Андреевич. Между опытами над животными и экспериментами над человеком лежит пропасть, и каждый из нас об этом отлично знает.
– Что предлагаете? – спросил Остапенко.
– Создать комиссию авторитетную, которая ознакомится с результатами работы института...
– Я в январе возглавлял уже такую комиссию, – сказал Семанский.
– Тогда вопрос об опыте над человеком не ставился.
– Ставился. Это было конечной целью.
– Считайте меня скептиком.
– А если американцы вправду сделают? – спросил человек в ярком галстуке.
– Ну и Бог с ними! – взвился Сидоров. – Вы боитесь, что там тоже есть... недальновидные люди, которые захотят выкинуть несколько миллионов долларов на жалкое подобие человека?
Началось, подумал Ржевский.
– Я понял, – вмешался Айрапетян, отчеканивая слова, словно заворачивая каждое в хрустящую бумажку, – профессора Ржевского иначе. Мне показалось, что наиболее интересный аспект его работы – в ином.
Остапенко кивнул. Ржевский подумал, что они с Айрапетяном обсуждали все это раньше.
– Клонирование – давно не секрет, – сказал Айрапетян. – Опыты проводились и проводятся.
– Но вырастить в колбе взрослого человека, сразу... – сказал Человеков.
– И это не новость, – сказал Сидоров.
– Не новость, – согласился Айрапетян. – Удавалось. С одним минусом. Особь, выращенная ин витро, была «маугли».
Остапенко снова кивнул.
– Маугли? – Человек в ярком галстуке нахмурился.
– В истории человечества, – начал Айрапетян размеренно, как учитель, – бывали случаи, когда детей подбирали и выращивали звери. Если ребенка находили, то он уже не возвращался в люди. Он оставался неполноценным. Мы
– общественные животные. Взрослая особь, выращенная ин витро, – младенец. Мозг его пуст. И учить его поздно.
– Вот именно, – сказал Сидоров. – И нет доказательств...
– Простите, – сказал Айрапетян. – Я закончу. Достижение Сергея Андреевича и его сотрудников в том, что они могут передать клону память генетического отца. Поэтому мы здесь и собрались.
Они же все это слышали, подумал Ржевский. Но существуют какие-то шторки в мозгу. Сито, которое пропустило самое главное.
– Подтвердите, Сергей Андреевич, – попросил Айрапетян.
Ржевский поднялся. Река казалась золотой. По ней полз розовый речной трамвайчик.
