Она кинулась к окну и быстро, рывками потянула штору. В комнате сразу стало темнее.
– А то с улицы могут увидеть, – прошептала она, возвращаясь к Андрею, и, повернувшись спиной к нему, сказала: – Ты расстегни сзади, а то пуговки тугие.
Он расстегивал маленькие круглые пуговицы, и с каждой ткань платья расходилась, чуть-чуть более обнажая спину.
– Ну что же ты… ну что же? Ну зачем? – шептала почему-то Глаша, как будто он мог что-то объяснить…
Приподнявшись, она мгновенно, одним движением сняла платье и тут же оказалась рядом с Андреем, обнимая его, прижимая к себе, лаская сильными пальцами его щеки, шею, плечи. И Андрей старался раздеть ее дальше, и это не требовало трудов, потому что Глаша была одета по-домашнему, без корсета и лифа.
А вот что было дальше, как дальше происходило? Этого Андрей не смог бы сказать, потому что он утонул в Глаше, он пропал в горячей сладости, от которой хотелось кричать, и Глаша все время почему-то уговаривала его, будто жалела, и он все слышал:
«Андрю-у-уша, Андрю-уша… Ох, беда моя, Андрю-уша… сладкий ты мой…»
Он хотел бы растерзать ее за то, что она не дает ему взорваться от сладости и желания, и он тоже что-то говорил, даже крикнул… И потом они лежали рядом, совсем мокрые от пота, жутко усталые, и Андрей был полон благодарности к Глаше, Глашеньке, его первой женщине. Хоть и было жарко, Андрей никак не мог оторваться от Глаши, он гладил ее плечи и очень хотел поцеловать ее розовый пухлый сосок, но теперь, когда все кончилось, было неловко это сделать. А Глаша медленно-медленно гладила его по голове. Она молчала.
Потом вздохнула коротко, вздох оборвался, и Андрей понял, что Глаша плачет.
– Ты что? – спросил он. – Ты зачем?
– Ой нехорошо, – сказала она. – Как нехорошо…
– Ну почему! Ты же говорила, что любишь меня.
– Ты же еще мальчик. А я старая…
– Это я сам, я сам просил. Ты не виновата.
– Глупый. Любви не просят. Ее дают и берут.
Глаша смотрела вверх. У нее был красивый четкий профиль – выпуклый круглый лоб, небольшой точеный нос, красиво очерченные полные губы и упрямый, выступающий вперед подбородок. Андрей никогда еще не разглядывал ее так. Он приподнялся на локте.
– Я люблю тебя, – сказал он, глубоко благодарный этой красивой, взрослой, чистой женщине, которая открылась ему, впустила его в себя и теперь лежала рядом, покорная и грустная.
– Это тебе кажется, Андрюша, – чуть улыбнулась Глаша. – Это скоро пройдет. Ты опомнишься и будешь ненавидеть меня.
– Никогда!
Он поцеловал ее в теплый висок. И прошептал:
– Ты моя первая женщина.
– Уж догадалась, – сказала Глаша, – жалко.
– Почему?
– Тебе бы первый раз быть с такой же, как ты, – молодой, красивой.
– Ты самая красивая.
– Никогда я не была красивой, ни сейчас, ни сто лет назад.
– А сколько тебе?
– Я вдвое тебя старше, ты знаешь. А может быть, в десять раз.
– Но я же не хотел, чтобы с другими, – я хотел с тобой…
– Зачем лжешь, мой мальчик? – Она повернула к нему голову, и глаза ее были большие, светлые и влажные. – Просто пришло твое время, а я оказалась рядом. Два дня назад ты об этом и не думал.
Андрей не ответил, потому что Глаша была права. И даже более чем права. Не два дня – три часа назад он не думал, что так будет. Он любовался Лидочкой, никак не полагая, что и ее можно так же обнимать, как Глашу. Любовался, но не желал.
А Глаша заговорила вновь, словно читала текст:
– Я думаю, что ты увидел здесь другую девушку, молодую, нежную, но то чувство, которое ты испытываешь к ней, в тебе еще не связано с любовью плотской. Ты разделил как бы любовь надвое. То, что тебе и помыслить трудно с ней, ты испытал ко мне.
– Ничего подобного, – возмутился Андрей, поражаясь тому, что Глаша прочла его мысли.
– Я не обижаюсь. Если бы я не захотела, ничего бы не было.
Она притянула Андрея к себе и стала целовать. Андрею было душно, ее поцелуи щекотали, и Глаши было слишком много, как будто Андрею дали большой шоколадный торт, первый кусок которого поедаешь с жадностью, но потом задумываешься – протянуть ли руку за вторым. Но сравнение с тортом, так и не успев толком оформиться в голове Андрея, забылось, так как от поцелуев Глаши и тесного прикосновения ее груди, ее бедер, живота в Андрее возникла дрожь вожделения, и он стал отвечать на ее поцелуи, становясь все настойчивее и грубее, и тогда Глаша стала уступать, обволакивать его, раскрываясь навстречу, горячо и
