– Я бы не стала вас обманывать, доктор Стренгл!
– Скорее, доктор, он кончается! – закричали от стола.
Стренгл кинулся туда, но еле устоял на ногах, так содрогнулся, будто человек, получивший сильную пощечину, их корабль.
И все сразу замерли. Даже стонущие раненые замолчали, прислушиваясь.
– Они здесь… – сказал кто-то в тишине.
И тут же тишина пропала, сметенная шумом, который доносился сверху, – в нем можно было различить человеческие крики, звон сабель, команды, запоздалые выстрелы пушек, треск рвущихся парусов и сломанных при столкновении рей.
– Что это? – спросила Дороти шепотом, не надеясь услышать ответ, как лежащий у ее ног штурман открыл глаза и тихо произнес:
– Они берут нас на абордаж. Да, на абордаж! Где моя сабля?! – закричал он. – Мое место там.
– Не надо, мой дорогой, – шептала Дороти, не зная, слышит он ее или нет. – Тебе нельзя подниматься… Я сейчас сменю тебе повязку.
Штурман вновь закрыл глаза. Видно, усилие оказалось для него слишком трудным.
Дороти стала осторожно накладывать на кровоточащий бок корпию и придерживать ее салфеткой, и вдруг – неизвестно, сколько времени прошло – бой кончился.
По крайней мере это случилось куда скорее, чем Дороти ожидала.
Голоса и громкие, поспешные шаги раздавались на оружейной палубе. Но ни выстрелов, ни звона металла… Означает ли это, что мы победили или это победили нас? У кого можно спросить? Где доктор Стренгл? Почему он склонился над операционным столом, словно его не касается судьба корабля и всех его жителей?
Затем, когда Дороти уже смогла сменить повязку штурману, который так и не приходил в себя, в широком луче серого света, проникающего с орудийной палубы, показалась фигура человека с короткой саблей в руке. Голова его была завязана красным платком, а на шее висела золотая цепь.
– Надеюсь, – сказал он на плохом английском языке, – сопротивления не будет. Иначе мы никого не жалеем.
Никто ему не ответил.
– Здесь госпиталь? – спросил он. Вернее, догадался.
– Да, сэр, – сказал санитар Дейвис.
– Выражаю сочувствие, – произнес француз и исчез на верхней палубе.
Теперь Дороти знала, что ее опасения о судьбе тех, кто не хочет нападать, а лишь защищается, оправдались самым страшным образом. Потому что они касались не только ее, но и штурмана, беспомощного и несчастного. И она решила остаться возле него, что бы ни говорила госпожа.
А тем временем даже те, кому было очень больно, старались сдерживать крики, а доктор Стренгл тоже занялся перевязками, благо пока более некого было оперировать.
В первые десять минут сведения о том, что происходит наверху, поступали через раненых или контуженых матросов, которые в пылу битвы не успели или не смогли спуститься в лазарет, а теперь спешили скрыться подальше от пиратов. Один из матросов видел, как капитан Фицпатрик отдал корсару свой кортик и тот принял его, как от сдавшегося в бою капитана. Второй матрос все повторял:
– А они как муравьи, мы их давим, а они лезут, как муравьи! Наверное, их тысяча человек было…
– Как называется корабль? – спросил кто-то из темноты.
– Не знаю.
Третий матрос, что как раз спускался в трюм, ответил:
– «Кларисса». Француз.
Как будто это последнее не было ясно раньше.
– Как же они вас? – спросил тот же голос.
В голосе звучал упрек.
– Тебе что, ты здесь отлеживался, – огрызнулся матрос. – А они картечью верхнюю палубу вымели – человек двадцать на тот свет…
Тут на верхней ступеньке снова показался француз и крикнул:
– Доктора и санитаров! Быстро!
Стренгл откликнулся:
– Не могу, у меня операция. Пускай сюда несут.
Наверх пошли санитары с носилками.
Потом доктор, перевязав раненого, поспешил наверх, понимая, что требуется его помощь.
Уже добежав до трапа, он обернулся и крикнул Дороти:
– Возьми мой медицинский ящик!.. И вон те салфетки!
Дороти послушно подхватила ящичек с железной ручкой, но потом замерла, будто не была уверена, что
