опускает его, только когда патруль присоединяется к роте. Остается надеяться, что и дальше все пройдет так же. Странная гордость охватывает Ширса.
— На их месте, — бормочет он, — я был бы повнимательней. Любой английский солдат заметил бы неладное. Слава Богу! Поезд должен быть недалеко.
Как бы в ответ на последнюю мысль Ширса с вражеского берега донеслись хриплые слова команды. Солдаты засуетились. Ширс всматривается вдаль. На горизонте, в глубине долины вырастает облачко черного дыма, оповещая о приближении первого японского эшелона. Он прошел уже через весь Таиланд, первый состав, везущий солдат, боеприпасы и нескольких генералов — представителей японского главного командования. Первый поезд, которому предстоит пересечь мост через реку Квай.
Сердце Ширса сжимается. Благодарные слезы застилают глаза.
— Все уже позади, — шепчет он. — Какие еще могут быть неожиданности? Поезд будет здесь через двадцать минут.
Ширс берет себя в руки и спускается к подножию горы, где засела группа прикрытия. И пока, согнувшись при этом в три погибели, он спускается сквозь кустарник, стараясь быть как можно неприметней, на противоположном берегу появляется человек в форме английского полковника и направляется к мосту.
В тот момент, когда Первый достиг своего поста и, еще не оправившись от смятения, напрягся в ожидании грохота взрыва, ослепительного пламени и зрелища дымящихся руин, в этот самый момент полковник Никольсон, в свою очередь, поднялся на мост через реку Квай.
Умиротворенный, в ладу со своей совестью, со вселенной и со своим Богом; отражая в зрачках безмятежную голубизну тропических небес после грозы; впитывая каждой порой своей розовой кожи удовольствие от праведного отдыха, подобно честному мастеру по завершении большого труда; преисполненный гордости от сознания того, что он сумел превзойти благодаря своей стойкости и мужеству все препятствия; не в силах наглядеться на творение, созданное его руками и руками его солдат в этом диком таиландском краю, уже ставшем почти его вотчиной; в упоении от мысли, что он не посрамил славы предков, вписав славную страницу в западную летопись легендарных дел строителей империи; непререкаемо убежденный, что никто не смог бы сделать это лучше его; укрепившийся еще больше в своем убеждении о превосходстве белой расы во всех областях жизнедеятельности и безмерно счастливый от сознания, что всего за шесть месяцев он блистательным образом подтвердил это; раздуваясь от радости при виде того, каких триумфальных результатов добились люди под его руководством; смакуя крохотными глотками вино победы; любуясь отменным качеством исполнения; желая в последний раз перед апофеозом осмотреть в одиночку это достижение трудолюбия и ума, а также проинспектировать напоследок построенный им объект, полковник Никольсон величественным шагом ступил на мост через реку Квай.
Большую часть всех военнопленных и всех офицеров увели из лагеря два дня назад пешим строем на сборный пункт, откуда их должны были отправить на Малайский архипелаг, а то и в Японию для выполнения новых работ. Железная дорога была закончена. Всемилостивейший император повелел из Токио отпраздновать событие во всех строительных лагерях Бирмы и Таиланда.
С особой торжественностью по настоянию полковника Никольсона этот день был отмечен в Квайском речном лагере. На всей трассе железной дороги кто-нибудь из старших японских офицеров — генерал или полковник, — поднявшись на сколоченную трибуну и блестя начищенными сапогами и светлыми перчатками, произносил речь, сопровождая ее резкими подергиваниями рук и головы. Искаженные странным образом английские слова обрушивались на толпы белых людей — увечных, больных, покрытых язвами, оглушенных многомесячным пребыванием в аду.
Сайто тоже произнес речь. Разумеется, он восславлял южноазиатскую сферу сопроцветания. В конце он все-таки снизошел до слов благодарности пленным за проявленную ими лояльность. Клиптон, видевший, как перед сдачей объекта умирающих людей выводили на стройку, чуть не плакал от ярости. Но на этом дело не кончилось. Клиптону пришлось вслед за тем выслушать речь полковника Никольсона, в которой тот воздавал честь мужеству и самоотверженности своих солдат. Полковник закончил словами о том, что перенесенные страдания были не напрасны и что он гордится выпавшей ему честью командовать такими людьми. Их достойное поведение в беде послужит примером для всей нации.
После этого начался праздник. Полковник принял в его подготовке живое участие. Для солдат нет ничего страшнее безделья, твердил он, а посему приказал развлекаться. Несколько дней подряд солдаты вынуждены были репетировать. Пленные показали не только множество сольных номеров, но даже сумели поставить комедию, где переодетые в женское солдаты изображали «танцовщиц». Их появление на подмостках вызвало дружный гогот.
— Вот видите, Клиптон, — сказал полковник. — Вы критиковали меня в отдельных случаях, но я не допустил, не позволил им пасть духом. Люди выдержали — и это главное.
В этом была доля правды. Солдаты в Квайском речном лагере остались несломленными. Клиптону достаточно было оглянуться вокруг. Он видел, как радостно, по-детски смеялись пленные, глядя на представление, и в этой способности радоваться был залог того, что они сумели остаться людьми.
Наутро пленные двинулись в путь. В лагере остались только калеки и тяжелобольные. Их должны были эвакуировать в Бангкок ближайшим поездом из Бирмы. Офицеры ушли с солдатами. Ривзу и Хьюзу, к вящему их огорчению, тоже пришлось отправиться с колонной, хотя им очень хотелось взглянуть на то, как по сооружению, возведенному ценой стольких мук, пройдет первый поезд. Полковник Никольсон единственный получил дозволение остаться в лагере, чтобы затем сопровождать больных. Учитывая его заслуги, Сайто не мог отказать полковнику в поблажке, о которой тот попросил с обычным своим достоинством.
Теперь он шел по мосту широким шагом, торжествующе стуча каблуками о настил. Он победил. Мост был отделан без шика, но тщательно и с «законченностью», и теперь высился словно памятник мастерству Запада под таиландским солнцем. Он считал, что в последний раз обязан пройти по нему, как командир обходит строй перед парадом. Иначе не могло быть. Он олицетворял своим присутствием всех ушедших соратников, всех солдат, которые, конечно же, заслужили эту честь. К счастью, он был тут. Мост сработан надежно, ни одного слабого места; прекрасное сооружение. Но ничто не способно заменить хозяйский глаз, особенно если человек от начала до конца отвечал за работу; в этом он тоже был уверен. Разве можно заранее все предусмотреть? Жизненный опыт тоже его учил тому, что в последнюю минуту может приключиться самое невероятное, обнаружится щель или трещина. Лучший из подчиненных в этом случае растеряется и не сможет быстро принять решение. Разумеется, он и в грош не ставил донесения японского патруля, посланного комендантом проверить мост. Он хотел все видеть сам и теперь придирчиво разглядывал каждую балку, каждый стык.
Дойдя до середины моста, он перевесился через перила, как делал через каждые пять-шесть метров, всмотрелся в опору и удивленно замер в этом положении.
Хозяйским взглядом он сразу же усмотрел пенистый бурун над зарядом. Приглядевшись внимательнее, Никольсон различил приставшую к столбу какую-то коричневую массу. Он поколебался мгновение, перешел немного дальше и через несколько метров склонился над другой опорой.
— Странно… — пробормотал он.
Он постоял в нерешительности еще немного, перешел на другую сторону и поглядел там. Там тоже виднелся какой-то коричневый предмет, едва прикрытый дюймовым слоем воды. Смутное беспокойство охватило его. Как будто он увидел пятно, портившее весь внешний вид сооружения. Полковник дошел до конца настила и повернул назад, как это сделал до него патруль. Снова остановился на середине и долго- долго глядел вниз. Наконец, пожав плечами, он двинулся назад на правый берег. Дорогой он бормотал вслух:
— Два дня назад этого не было. Правда, с тех пор река спала… Скорей всего намело на опору кучку мусора. И все же…
В голове полковника возник очажок подозрения, но истина была настолько невообразима, что он еще был не в силах представить ее. Тем не менее безмятежность исчезла. Великолепное утро было испорчено. Он вновь подошел к перилам и склонился над этой аномалией. Чем объяснить ее? По-прежнему взволнованный, он вернулся на берег.
— Нет, это невозможно, — шептал он, отгоняя закравшееся подозрение. — Если только банда красных китайцев…
Понятие диверсии неразрывно было связано у него с гнусным коварством врага.
