Священник пытался отогнать одолевавшие его противоречивые чувства, чтобы оставалось место лишь для чувства благодарности. Ему было мучительно трудно сосредоточиться даже для простой благодарственной молитвы, Наконец он встал. Женщина последовала его примеру. Ее сын смотрел вокруг, ослепленный светом. Мать, казалось, немного успокоилась. Они молчали минуту, затем аббат Монтуар спросил с тревогой:
— А вы уверены, что до этого он не видел?
— Уверена ли я! Я достаточно много плакала и проклинала наше несчастье. Я сходила с ума от него! Я не сказала вам, господин аббат, но я была готова обратиться к дьяволу. Я ходила к знахарям. Я не могу передать вам, чего я только не испробовала… Какой же глупой я была, что не доверилась Ему, Ему, который может все, как вы это говорили на кафедре, господин аббат!
— Да, все, абсолютно все, как я говорил это на кафедре, — повторил он машинально. — Но скажите мне точно: что говорил доктор Фэвр?
— Теперь я могу вам признаться. У него не было никакой надежды. Он дал мне это понять не сразу, потому что он добрый человек. Я не помню его объяснений. Он говорил про сожженные ткани, про… о! все это кончено теперь. Он будет очень удивлен, когда увидит моего сына. Это вы оказались правы, господин аббат, вы, а не врачи. Я еще помню ваши слова. Вы говорили, ученые не могут сегодня больше утверждать, что чудо невозможно.
— Да, — повторил аббат тем же отсутствующим голосом, — это я оказался прав.
Она неотступно, с изумлением, к которому внезапно присоединилось беспокойство, следила за живым теперь взглядом сына.
— Ты хорошо видишь, Жан? Как раньше? Скажи, что ты видишь?
— Да, — с неожиданной горячностью воскликнул священник, словно внезапно проснувшись, — расскажи нам, что ты видишь, расскажи, что ты чувствуешь! Скажи мне, что ты чувствовал, когда я положил руки на твои веки, в самый момент свершения чуда.
— Я вижу свет, — сказал молодой человек, — как раньше. Я почувствовал какой-то толчок, и у меня было ощущение, будто я проснулся после долгого сна. Я не могу объяснить лучше. До этого все было черно, и внутри и снаружи. А это было как поток света у меня перед глазами и во мне.
— Боже мой, я считаю это чудом, — пробормотал священник, снова впавший в задумчивость. — Добрая женщина, вам нужно скорее отправиться к доктору Фэвру, чтобы он обследовал вашего сына.
— Мы пойдем к нему сейчас же, господин аббат.
“Я тоже пойду к нему, — подумал священник. — Я должен знать его откровенное мнение. Он выскажет его мне. Это объективный ученый и хороший советчик. Он скажет мне, как нужно расценивать столь необычайное событие”.
Аббат Монтуар не знал, что еще сказать. Он испытывал головокружение и желал ухода своих посетителей, признательность которых смущала его. Им овладело властное желание обдумать происшедшее.
Наконец мать и сын ушли. Оставшись один, в тишине, у подножия алтаря, он попытался сосредоточиться. Он не мог преодолеть душевной тревоги, которая, он чувствовал, росла в нем и мешала его молитве. Он вскоре вышел из церкви, погруженный в мысли, инстинктивно, почти с отвращением отстранившись от калеки, который сидел на, своем месте около входа и с мольбой протягивал к нему руку.
Аббат Монтуар провел лихорадочную и беспокойную ночь, перебирая в уме все подробности события. К утру, не найдя облегчения, он решил прежде всего пойти рассказать о своей тревоге настоятелю.
Архиепископ принял его, как только он пришел, с явно выраженной благожелательностью.
— Мы были восхищены, — сказал он, — узнав, что ваша последняя проповедь вызвала достойный примера отзвук не только среди верующих, но и среди людей, которые обычно мало интересуются нашими усилиями. Я рад передать вам мои искренние поздравления.
— Ваше высокопреосвященство, не смотрите на меня как на проповедника, явившегося слушать похвалы своим малым заслугам. Я пришел, чтобы смиренно поведать вам о сверхъестественном событии, которое произошло вчера вечером в моей церкви, и рассказать о той глубокой тревоге, в которую оно меня повергло!
— Сверхъестественное событие, сын мой? — спросил архиепископ, поднимая на него глаза.
— По крайней мере все, кажется, говорит об этом, монсеньер. Оно меня настолько потрясло, что я больше не знаю точно, как его расценивать. И я не осмеливаюсь это делать из опасения совершить грех гордыни или недостатка веры.
Он казался жертвой искреннего волнения. Архиепископ смотрел на него с любопытством.
— Сын мой, — сказал он, — самые мудрые умы терпят иногда временные поражения. Поведайте мне причину вашего волнения, и с божьей помощью мы найдем средство против него.
— Вот, ваше высокопреосвященство: несколько дней назад я, как вы уже знаете, читал проповедь о чуде, как одной из статей нашей веры. Я старался, как мог, убедить неверующих и колеблющихся. Вчера после исповедей ко мне подошла женщина со слепым сыном. Она стала умолять меня испросить у господа чуда — исцелить ее сына. Я не решался. Я видел в этом зло, кощунственное искушение господа. Но в конце концов против своего желания я согласился из жалости. При виде ее слез я осмелился даже возложить руки на глаза калеки. И тут же раскаялся в этом, как в грехе гордыни. О ваше высокопреосвященство! Лишь только я прикоснулся пальцами к его векам, произошло чудо. Слепой увидел свет! Он видит. Его мать и он преисполнены благодарности, а я… я не знаю, что думать. Я пришел просить у вас совета.
Архиепископ смотрел на него с возраставшим удивлением и долго думал, прежде чем заговорить.
— Сын мой, — сказал он наконец, — если бы мне рассказал об этом кто-нибудь другой, а не вы, чья осторожность и скромность мне известны, не скрою, у меня было бы большое сомнение. Вы знаете, что знаки такого рода редки; это и придает им столь великую ценность. Церковь требует самых серьезных доказательств и обилия проверенных свидетельств, прежде чем дать оценку такому событию. Разумеется, господь может вызвать сверхъестественное явление. Нужно лишь знать, когда он это хочет и не будет ли искушением его просить оказать знак своей милости в каком-то частном случае.
— Монсеньер, это как раз то, о чем я говорил себе перед тем, как обратиться к нему с молитвой…
— Кроме того, — продолжал прелат, — и мне нечего прибавить по этому поводу такому ученому, как вы, — случаи заблуждений бесчисленны. Иногда сами мощные умы оказываются в плену видимости.
— То же самое я твержу себе со вчерашнего дня, монсеньер. Но эту женщину ко мне направил мой друг, доктор Фэвр, один из самых знаменитых врачей нашего времени. Он категорически заявил, что больной не может быть вылечен… Да и как сомневаться, если чудо произошло рядом со мной, под моими руками, бея чьего-либо вмешательства?!
— Я повторяю, сын мой, — властным голосом снова заговорил архиепископ. — Чудо — это явление поистине исключительное. В этом вопросе мы, служители церкви, обязаны проявлять беспощадный критический подход, быть может более, чем другие. Не забывайте, что враги религии, л ваши и мои, всегда подстерегают нас в наших возможных, заблуждениях, чтобы использовать их против нас. Их приемы многочисленны Прежде всего следует иметь в виду обман…
— Это было моей первой мыслью, — признался священник, — но она показалась мне невероятной в данном случае.
— Тогда отклоним ее. — Остаются другие. Крупный ученый, сказали вы, осудил несчастного на вечную слепоту? Вы сами знаете, что наука не непогрешима, Вполне возможно, даже вероятно, — и это самое разумное мнение, какое я мог бы высказать, — что он ошибся в диагнозе, приняв временное заболевание за неизлечимый недуг. Разве анналы науки не являют нам многочисленные примеры подобных заблуждений? В этом случае не было бы необходимости призывать чрезвычайное вмешательство нашего всемогущего господа, вмешательство, которое мне кажется просто невероятным… Не нужно думать, сын мой, — добавил он снисходительно, — что обилия добродетелей и талантов, как у вас, достаточно для того, чтобы вызвать этот столь редкий божеский знак, то чудо, которое является одним из дивных проявлений божества и одной из наиболее прочных статей нашего учения.
— Не думаете ли вы, ваше высокопреосвященство, что было бы грехом гордыни поверить в чудо в
