Она черна, и блещет скатЕе плечей, и блещут груди:Так два тугих плода лежатНа крепко выкованном блюде.Пылит песок, дымит котел,Кричат купцы, теснятся в давкеВерблюды, нищие, ослы —Они с утра стоят у лавки.Жует медлительно тростник,Косясь на груды пестрых тканей,Зубами светит… А язык —Лилово-бледный, обезьяний.
Колокола переводили,Кадили на открытый гроб —И венчик розовый лепилиНа костяной лимонный лоб.И лишь пристал он и с поклономНазад священник отступил,Труп приобщился вдруг иконам,Святым и холоду могил.В тлетворной сладости, смердящейОт гроба, дыма и цветов,Пышнее стал сухой, блестящийИз золотой парчи покров —И пала тень ресниц чернее,И обострилися черты:Несть часа на земле страшнееИ несть грознее красоты.
Никогда вы не воскреснете, не встанетеИз гнилых своих гробов,Никогда на божий лик не глянете,Ибо нет восстанья для рабов,Темных слуг корысти, злобы, ярости,Мести, страха, похоти и лжи,Тучных тел и скучной, грязной старости:Закопали — и лежи!
По древнему унывному распевуПоет собор. Злаченые столпыБлестят из тьмы. Бог, пригвожденный к Древу,Почил — и се, в огнях, среди толпы.И дьявол тут. Теперь он входит смелоИ смело зрит простертое пред нимНагое зеленеющее тело,Костры свечей и погребальный дым.Он радостен, он шепчет, торжествуя:На долгий срок ваш бог покинул вас,Притворное рыданье ваше вскуе,Далек воскресный час!