одаренным. Утро он отдавал тренировкам, после обеда занимался, по вечерам бегал к девочкам, выходные проводил на трибунах Лоншама и Отейя и при этом находил время посвятить каникулы еще одной страсти — парусному спорту. Многообещающий парень. Что отнюдь не относилось к его брату Констану. У последнего был очень мягкий, болезненно мечтательный характер. Хотя наездником он был посредственным, но очень любил приласкать лошадей, что-то нашептывая им на ухо. В школе он был плохим учеником, однако при этом проводил безумное количество времени над книгами. Бенедикт забеспокоился, стал пристальнее наблюдать за ним и, к своему глубокому огорчению, вынужден был признать, что младший сын несколько глуповат. Милый, услужливый дурачок! С таким открытием трудно было смириться. Бенедикт поведал обо всем супруге, которая заметила, что хотя Констан иногда и ведет себя глуповато, но он вовсе не слабоумный и прекрасно сможет занять свое место в конюшне, при условии, что на него не будет возложена слишком большая ответственность.
Бенедикт последовал совету жены и никогда не пытался добиться от младшего сына того, что он не мог выполнить. Проявляя терпение, он позволил Констану сидеть по два года в каждом классе лицея, а затем определил его первым подручным, то есть конюхом, и назначил ему пристойное вознаграждение.
Норбер оправдывал его надежды. Блестящий, спортивный, умный, он постоянно интересовался лошадьми. А когда он стал слишком большим, чтобы сидеть в седле вместе с Бенедиктом, повсюду следовал за отцом, как тот в свое время следовал за Гасом. Каков отец, таков и сын!
Затем был достаточно продолжительный период процветания. Появились первые отпрыски на конезаводе Джервиса, довольно хорошие жеребята. Еще не чемпионы, но способные выиграть овес на провинциальных ипподромах. Владельцы продолжали петь хвалу Бенедикту, и жизнь в конюшне шла полным ходом. Констан всем сердцем принял свою роль, худо-бедно пытаясь проверять учеников, и благодаря внимательному обхождению его если и не уважали, то очень любили.
Норбер женился на очаровательной девушке, Соланж, увлеченной морем и парусниками. Они нашли время зачать первенца сразу же после свадьбы, но появления второго ребенка пришлось ждать четыре года. Итак, Аксель родилась в тысяча девятьсот восьмидесятом году, а Дуглас — в восемьдесят четвертом. Счастливый, что стал дедом, Бенедикт был без ума от внуков. Он купил пони и стал учить их верховой езде, как только они начинали передвигаться самостоятельно. Каждое лето, пока Норбер и Соланж ходили под парусом, Бенедикт проводил время с малышами, чего никогда не делал с собственными сыновьями. Аксель, симпатичная крошка с золотистыми, как пшеница, волосами, совершенно сводила его с ума, а когда она стала проявлять любовь к лошадям, счастью и гордости Бенедикта не было предела.
Но внезапно удача отвернулась от семьи Монтгомери. В августе девяносто пятого года парусник Норбера и Соланж пропал в море. Несколько недель Бенедикт убеждал себя, что сын и невестка вот-вот возвратятся. Он представлял себе разные варианты развития событий, долгими бессонными ночами придумывал невероятные способы их возможного спасения и лишь на Рождество наконец осознал: Аксель и Дуглас стали сиротами.
Сироты… Само слово казалось таким ужасным, что он нашел в себе силы перенести потерю. Аксель было пятнадцать лет, совсем подросток, что же до Дугласа, то в одиннадцать лет он еще не расстался с детством. Нужно было противостоять горю, вести себя как подобает ответственным дедушке и бабушке, и Бенедикт стремился к этому. Какое-то время жена пыталась разделить с ним эту ношу, но, несмотря на все усилия, погрузилась в депрессию. Не в силах не думать о драме, с которой она так и не смирилась, два года спустя она умерла.
Бенедикт сопротивлялся ударам судьбы. Он решил, что ничто в мире не заставит его отойти от намеченной цели: воспитать внуков и продолжать готовить лошадей. Он вставал в пять часов в любое время года, никогда не ложился ранее полуночи, занимался всем и каждым.
Джервис, пораженный тем, что случилось у брата, каждый вечер звонил ему, чтобы поделиться новостями, поболтать и пошутить, короче говоря, чтобы — как только он мог — поднять дух. Он даже предлагал отправить к нему свою дочь, Кэтлин, в помощницы. Бенедикт со смехом отклонил это предложение. Кэтлин вот-вот будет тридцать. Это была, конечно, блестящая молодая женщина, но ее занимало совсем другое, нежели дядюшка и французские племянники. Светская, легкомысленная, она шла по стопам своего отца и жила в праздности. Ее место было в Лондоне, на шикарных вечеринках, и уж, разумеется, не в конюшне под Парижем.
Констан пролил много слез по Норберу, а потом ему пришло в голову взять племянников под свое крыло. Он окружил их вниманием, лично готовил лошадей, на которых они ездили до начала занятий, и даже купил кулинарную книгу, чтобы печь им на полдник пирожки. Разумеется, атмосфера в доме изменилась, отныне они усаживались за стол вчетвером вместо шестерых, но мало-помалу жизнь вошла в свое русло.
И Аксель, и Дуглас были хорошими наездниками и спорили, кому первому пустить коня вскачь. Видя их ежедневно рядом, Бенедикт отмечал, что Дуглас слишком мал для своего возраста. В четырнадцать лет он был ростом всего метр тридцать восемь и весил едва ли сорок килограммов. Была ли остановка в росте вызвана потрясением от потери родителей? Или он заимствовал хрупкое сложение от Соланж, своей матери, которая была совсем крохотной? Но зато его вес идеально соответствовал тому, чтобы поступить в центр подготовки начинающих наездников. Узнав об этом, Дуглас обрадовался и тут же побежал записываться.
Бенедикт решил было, что звезды вновь начинают благоволить к нему, но судьба распорядилась иначе. Майским утром девяносто восьмого года в стойле конь, чего-то испугавшись, сильно ударил его копытом. С поврежденным позвоночником его доставили в клинику, и до операции он много дней провел между жизнью и смертью. Вмешательство было неудачным, но Бенедикт выжил. В шестьдесят семь лет он был очень крепким, что, вероятно, спасло его и позволило выдержать шестимесячную реабилитацию.
В конюшне все были потрясены. Несчастье с Бенедиктом произошло в тот день, когда Аксель праздновала свое восемнадцатилетие и готовилась к экзамену на звание бакалавра.
На следующей неделе Аксель оставила лицей, чтобы обеспечить должное прохождение тренировок. Она прекрасно знала всех лошадей, наездников, учеников и конюхов заведения, а еще лучше — программу участия в бегах на сезон. И действительно была единственной, кто мог спасти движимое имущество. Она начала с того, что успокоила владельцев: ничуть не краснея, заверила их, что Бенедикт очень быстро вновь приступит к делам.
К счастью, люди, интересующиеся скачками, не относились к разряду женоненавистников. Были женщины-наездницы, женщины-тренеры, женщины-врачи, и главным всегда оставалась победа. Пока они побеждали на скачках, их умение не подвергалось сомнению. В конце концов, широко известная Кристин Хед, в Шантийи, подготовила лошадь, одержавшую победу в бегах на приз Триумфальной Арки.
Вполне понятно, что проблемой Аксель стал ее возраст. Конечно, она носила фамилию Монтгомери и имела право начинать каждое предложение словами «Бенедикт сказал, что…», но как окружающим закрыть глаза на то, что это всего лишь девчонка, которой едва исполнилось восемнадцать? Два владельца покинули конюшню и забрали одиннадцать лошадей. Подобное могло бы продолжаться, если бы не последовавшие одна за другой победы, которые предотвратили катастрофу. В Лоншаме победа, завоеванная в суровой борьбе, подтвердила хорошие результаты.
Из санатория от Бенедикта шли приказания, советы и вопросы. Хотя он уже и не держал в руках поводья, но руководить продолжал. Аксель с такими яркими подробностями рассказывала ему о галопах по утрам и скачках после обеда, что у него складывалось впечатление, будто глазами внучки он видит все. Конечно, он мечтал о возвращении домой, и в то же время возвращение его пугало. Он теперь не тот, он умалился. Как теперь будут относиться к нему люди? С состраданием? И если он хотел стать прежним знаменитым Бенедиктом Монтгомери, то ни в коем случае не должен вызывать жалость. С этой точки зрения он должен был разработать безупречную стратегию, которую можно было осуществлять, не вставая с постели.
Всякий раз, когда одна из ее лошадей участвовала в скачках, Аксель появлялась на ипподроме в безупречном английском костюме и туфлях на высоких каблуках. На демонстрационном круге она давала наездникам последние наставления перед тем, как они сядут в седло, а после состязаний встречала их на месте взвешивания. Она обладала «глазом», знала свое дело и невольно вызывала к себе уважение. Когда у нее возникали какие-то сомнения, она звонила деду.
В ноябре Бенедикт вернулся. Он, как ни в чем не бывало, разъезжал в инвалидной коляске перед
