Если судить по сообщениям вестников, в Риме уже очень жарко. А здесь, в Северной Пальмире, цветут яблони. И в больничном саду они тоже цветут. Весь сад будто обрызган молоком. Странно смотреть – белые деревья, синее небо, радостное, будто только умытое. День тёплый, даже жаркий по-летнему, если держать в уме не щедрое на жару северное лето. Элий вышел в сад. Старуха-уборщица вешала на верёвку цветные вязаные половики.
– Я все тут прибрала, – сказала старуха, – помирать надо в чистоте.
Элий купил в обжорном ряду пирожки с птицей и маринованную корюшку. За корюшкой римские апиции нарочно слали негоциантов в этот северный край весною. В Вечном городе это было лакомство из лакомств. А здесь любой фабричный целый месяц мог пировать, будто римский патриций. На сдачу Элий взял у девчонки букет тюльпанов и пошёл назад. Отворил дверь в палату. Квинт, сидевший у дверей, повернул обмотанную бинтами голову. Сам он лежал в другой палате, но несколько раз на дню непременно заходил к Всеславу. Элию казалось, что Квинт тоже надеется на чудо.
– Ну и как там на улице? Хорошо?
Элий не ответил, поставил цветы в воду. Пискляво пищал прибор, сообщая, что сердце Всеслава ещё бьётся. Но руки, выпростанные поверх зеленой простыни, были восковые.
– Напрасно только мучаем его, – сказал Квинт. – Вот и служитель Эскулапа, спроси у него, – Квинт повёл глазами в сторону открываемой двери.
Элий обернулся. Но в палату вошёл не медик. На пороге замер, странно оглядываясь, какой-то не знакомый Элию человек. Лицо его было загорелым до черноты – именно загорелым, а не смуглым от природы, потому что светлые прорези морщин рассекали кожу на лбу и щеках. Совершенно белая борода клочьями росла на подбородке. Сумасшедшие, какого-то невозможно зеленого оттенка глаза смотрели на Элия и как будто не видели, шарили по палате и вновь возвращались к Элию. Красно-рыжие волосы незнакомца торчали в разные стороны. Причём волосы обильно выпадали, и чёрная кожаная куртка была обсыпана остатками великолепной красной шевелюры.
– Привет, Элий, – сказал гость. – Я привёз тебе подарок.
Элий вглядывался в незнакомца, и постепенно сквозь маску уличного дурачка проступили знакомые черты.
– Вер! – закричал Элий и кинулся обнимать старого друга. – Сколько лет мы с тобой не виделись?!
– Эй! Поосторожней! А то все кости сломаешь, – засмеялся гость. – И потом быть со мной рядом небезопасно. Чем-то я болен, а сам не знаю. Знаю только, что болезнь моя опасна для тех, кто близок ко мне. Так что я даже дышу через раз. – Он криво улыбнулся.
– Ты в самом деле ужасно выглядишь. – Элий наконец выпустил старого друга из объятий и с тревогой его оглядел. – Тебе надо обследоваться в больнице.
– Да, ужасно, – согласился Вер. – Хотя я и бог, но не знаю, что со мной. То есть ещё вчера знал – догадался, а сегодня почему-то забыл. В таком виде меня, разумеется, не пустят на Олимп. – Вер принялся яростно тереть лоб. – Что же со мной такое?
– Ты снова облучился? – спросил Элий.
– Не без этого. Но мне кажется, что Z-лучи совсем не главное. Главное – другое. И я знал это вчера, но сегодня забыл… А миленько вы тут устроились, – проговорил Вер-Логос и плюхнулся на пустую койку. – «Здесь умер Сократ, умнейший из людей», – прочёл приколотую к изголовью записку. – Надо же. А я думал, что Сократ умер более тысячи шестисот лет назад в Афинах. Сколько же годков этой больнице? Выглядит как новая. И ведь это не Афины?
– Не Афины, – подтвердил Элий. – Это Северная Пальмира.
– А я уж решил, что попал в Афины. Что ты думаешь о смерти Сократа, Элий?
– «Сократа убили… своего рода паразиты»…[54]
– М-да… Паразиты… – Вер принялся отчаянно скрести шею. – Надо попросить бальнеатора, чтобы хорошенько намылил мне спину, когда я отправлюсь в термы. Скажите, друзья, какие термы в Северной Пальмире лучшие?
– Все термы сегодня закрыты, – сказал Элий.
Прибор, пищавший до этого монотонно, вдруг ошалел и принялся визжать и всхлипывать, будто звал на помощь. Вер вскинул голову, поглядел на экран и успокаивающе махнул рукой.
– Не бойтесь. Это он из-за меня с ума сходит. Тут удивляться не стоит. Я другому дивлюсь, – без всякого перехода Вер принялся болтать по-словенски, причём без всякого акцента. – Как это ты, Элий, опять умудрился в такой заварухе уцелеть?
– Кто это? – спросил Квинт и затрясся. Потянулся к чаше с водой на столике, но не сумел дотянуться и едва не уронил. – Зачем он пришёл?
Элий ответ уже знал, но не торопился сообщать – слушал.
– Да, уцелел… – продолжал разглагольствовать Вер, – а вот уцелел я сам или нет – ещё вопрос. И уцелеет этот мир или нет – тоже вопрос. Вот скажи мне, как ты думаешь, Элий, может этот мир уцелеть или нет? Есть у него шанс?
– Юний, где Трион? – спросил Элий, решив, что наслушался уже достаточно.
– В коридоре. Я его там прислонил.
Элий вышел из палаты. Возле двери, спелёнатый верёвками так, что не мог и пальцем пошевелить, стоял прислонённый к стене физик. В своём коконе он напоминал мумию египетского фараона, извлечённую грабителем из саркофага и брошенную за ненадобностью. Рот Триона был заткнут какой-то грязной тряпицей.
– Его игрушку я разобрал! – самодовольно сообщил Вер-Логос, повышая голос так, что Элий мог слышать его в коридоре. – Люди его посопротивлялись маленько. Но я приструнил. Негоже, говорю, самому Логосу противиться, граждане учёные и неучёные нукеры. Коли бог Логос сказал – значит, хватит вашими шуточками забавляться, значит, все. Конец. Закрывай двери, опечатывай – и все секвестору на хранение.
Элий ухватил кокон за одну из верёвок и заволок Триона в палату. Выдернул изо рта обслюнявленную грязную тряпку. Потом размотал часть бинтов, чтобы освободить шею и плечи пленника. Долго вглядывался в лицо маленького человечка с умными чёрными глазами.
– Как ты думаешь, что я с тобой сделаю? – спросил Элий.
Голос его был необычайно спокоен.
– Ничего. Что ты можешь со мной сделать? – ответил Трион, сплёвывая комья оставшихся у него во рту обрывков. – Дай попить.
– Я отдам тебя под суд, – пообещал Элий, – и тебя приговорят к смерти. За измену Риму. За то, что по твоей вине погибли три римских легиона. За то, что ты делал для Чингисхана новую бомбу.
Трион презрительно фыркнул.
– Не пойдёт, – сказал Квинт. – Под суд его отдавать нельзя. Бенит тут же потребует его выдачи. И Гай Аврелий выдаст. Да и кто угодно выдаст – потому как Трион совершил преступление против Империи. А Бенит, едва получит Триона, тут же его освободит и потребует сделать бомбу для него, Бенита. Он за эту бомбу все что угодно отдаст. Хоть десять легионов. И десять миллионов сестерциев в придачу.
Трион резко повернулся – разумеется, насколько ему позволял кокон, – и поглядел на Квинта.
– Ты кто?
– Тень Элия, – отвечал тот. – Можешь называть меня Квинтом.
– Он прав, – сказал Элий. – Юний Вер, почему ты его не убил?
– Я им восхищаюсь. Он удивительный экземпляр. Я все ломаю голову и не могу понять – как он мыслит. Сам Сократ бы не понял, хотя он и мудрейший из людей. Даже если бы он в самом деле прожил лишние тысячу шестьсот лет, все равно бы не понял. Это такая головоломка, которая даже мне не под силу. Я – Логос, бог, но не могу понять человека. Человека, который мою бессмертную «Нереиду» в чёрные тряпки под ногами превратил. Невероятная метаморфоза. Я теперь понял: самое замечательное в нашем мире – это метаморфозы. То, что постоянно, то неинтересно. А метаморфозы – это замечательно. Это как полет. Люди наконец полетели – это метаморфоза. А ты, Элий, способен на метаморфозу, как ты думаешь?
– Думаю, что да.
– Он сошёл с ума или притворяется? – шёпотом спросил Квинт у Элия.
– Я играю роль, – тут же отозвался Логос. – Но не могу из неё выйти, вот в чем штука. Вот и бегаю по
