план – прожить сегодняшний вечер. И, возможно, ночь. И если наступит утро – это будет почти удача.
– Я просто устал, – сказал Квинт вслух.
– Тогда тем более тебе нужен хороший обед. Пойдём. – Элий тронул его за плечо.
Квинту показалось, что Элий говорит с ним каким-то виноватым извинительным тоном. А что если спросить, кто написал письмо? Вот так, в лоб: ответь, чью кровь тебе надо пролить?
Но Квинт не стал спрашивать.
В таверне «Медведь» был большой отдельный триклиний. И хотя шерстяная ткань на ложах изрядно засалилась и блестела, а фрески на стенах давно облупились, запах жаркого заставил ноздри Квинта плотоядно дрогнуть. В отдельном триклинии обедали. Из девяти мест было занято только семь. Распоряжался за столом крепко сбитый мужчина с тёмной бородой, лысым теменем и бахромой вьющихся волос до плеч. Среди обедающих Квинт сразу приметил Всеслава. Тот вскочил, подошёл к распорядителю и сказал ему несколько слов. Тут же принесли ещё две тарелки и две чаши. В «Медведе» ели по-старинному – руками, а пальцы вытирали о льняные салфетки.
– Вас приглашают пообедать, – Всеслав указал на два пустующих места.
– Замечательно, я только об этом и мечтал, – хмыкнул Квинт и подозрительно покосился на Элия. – А тут бац – и уже зовут. И кто же наш благодетель?
– Диоген.
– Да? Никогда не думал, что Диоген может кого-то угостить обедом. Кажется, у него ничего не было, кроме его пифоса. А впрочем, ерунда. Пусть угощает Диоген. Лишь бы нам хватило мяса. Неплохой обед, Всеслав. Ты так обрадовался нашей встрече пару часов назад, будто ты мой незаконнорождённый троюродный брат. Я спешно начал вспоминать свою родословную, но, признаться, мало что вспомнил.
– Здесь я Сенека, – сообщил юноша, нисколько не обидевшись на слова Квинта.
– Да? Сенека – он писал очень умно, а поступал глупо. Я, признаться, на досуге пытался разобраться, почему так происходит, но не сумел. Так что моё имя звучит просто и без тайного смысла – Квинт Приск, и все. Раньше я часто менял имена, но с годами это приелось. Моего друга называй Перегрином. Хотя я подозреваю, что он хочет подыскать себе кличку более звучную.
И хотя места за столом у них оказались не особенно высокие[6], новым гостям тут же подали жаркое, уже разрезанное и политое соусом. Квинт проглотил кусок мяса почти не жуя. Все обедающие ели молча, иногда обмениваясь ничего не значащими фразами. Хозяин был щедр. Казалось, блюда никогда не иссякнут. И вино подавалось отменное – слишком хорошее для такой дыры. Подозрительно, когда в дешёвой таверне подают столетнее вино. Вдвойне подозрительно, когда к столу зовут чужих – не родню, не клиентов – и кормят и поят до отвала. Квинту происходящее все больше и больше не нравилось. Что-то ему напоминала эта шикарная трапеза. Он поглядывал на Элия, но тот был безмятежен. Это означало, что Элий принял важное решение. И готов его воплощать.
– Как зовут остальных? – спросил Квинт у Сенеки.
– Вон тот – Сократ, – указал Всеслав на подвижного невысокого крепыша. В рыжей шевелюре Сократа мелькали серебряные нити, хотя годами он был отнюдь не стар.
– И как поживает твоя философия, Сократ? – поинтересовался Квинт.
– Бедно, как всегда, – засмеялся рыжий, весёлый взгляд его голубых глаз скользнул по новичкам, будто ища, за что зацепиться.
– Попробуйте, это колбаски нашей местной фабрики «Аквилон»[7], – порекомендовал Всеслав принесённые официантом закуски.
– После того как их съешь, северный ветер гуляет по кишкам, что ли? – подивился Квинт.
– Нет, – смутился Всеслав. – Просто «Аквилон» звучит красиво. Да и Горация все в школе читали…
Колбаскам отдал должное Квинт.
– Никогда не думал, что покойники так хорошо обедают, – ухмыльнулся Квинт. – Коли так, то зря мы боимся смерти.
– Что значит «боимся смерти»? – тут же вцепился в собеседника Сократ. – Жить и каждую секунду бояться?
– Бояться, когда она смотрит тебе в лицо, – уточнил Квинт. – Кстати, что ты пьёшь, Сократ? – Он приметил, что Сократ подливает себе из солидной бутыли прозрачную жидкость. Уж не воду ли? Но от этой «воды» глаза Сократа с каждым глотком блестели все веселей.
– Я? Сок цикуты, что же ещё!
– А нельзя ли и мне? – Квинт протянул свою чашу. – Сок цикуты – мой любимый напиток.
– Э, нет! – Сократ спешно убрал бутылку. – Яд новичкам не наливаю.
– А я – Платон, – представился молодой парень с очень широкими плечами и с незажившим шрамом на лбу.
– Надо же, сколько знаменитостей, – пошутил Квинт, испытывая все большее беспокойство.
– Меня даже в Риме знают, – заявил Платон заносчиво – ему не понравился насмешливый тон Квинта.
Какой обидчивый! В самом деле философ? Но на интеллектуала не похож – лицо плоское, нос сломан. Уж скорее он… Квинт поперхнулся, потому что в эту минуту начал догадываться, что означает эта обильная трапеза и эти странные клички. И ему сделалось нехорошо. Причём очень нехорошо. Он хотел подняться и бежать в латрины, опасаясь, что его вырвет. Но тут беспалая шуйца Диогена опустилась ему на плечо, пригвоздив к ложу.
– Раз в год наша центурия устраивает обед в этой таверне, – сказал Диоген. – Сегодня как раз такой день.
– Центурия? – отозвался Квинт севшим голосом. – Я вижу семерых…
– Это сухой остаток. Теперь я набираю новых. А выбирать не из кого. Так что вам повезло, ребята, и вы двое приняты. – Тёмные, навыкате глаза смотрели насмешливо. Квинт подумал, что настоящий Диоген именно так и должен был выглядеть. Даже бочка нашлась – стояла в углу. Только здешняя дубовая, а не глиняный пифос, в которой жил когда-то знаменитый киник.
– Что за центурия? – спросил Квинт. Элий по-прежнему молчал.
– Центурия гладиаторов.
– А, – только и выдохнул Квинт.
Последовала пауза. Диоген ждал. Слышно было, как потрескивают дрова в печи да в соседней комнате какой-то перебравший гость горланит песню о полёгших на Калке ребятушках.
– Никогда не мечтал об арене, – признался Квинт. – Неужто там здорово?
– Я когда-то был вторым бойцом в римской центурии, – произнёс Элий.
– Все мы когда-то были хоть куда, – усмехнулся Диоген и поднял шуйцу, на которой остался лишь один большой палец. – Я – ланиста, – добавил Диоген, – но, бывает, выхожу на арену надрать задницу какому- нибудь лопуху зеленому. А на что ты способен, Марк Аврелий, посмотрим завтра, – обратился он к Элию. – Нравится прозвище? Я думал кликать тебя Гаем Гракхом, но передумал. Чтобы сражаться на арене, надо быть философом.
– А почему мы, собственно, должны драться? – возмутился Квинт.
– Да потому что вы уже два часа сидите здесь и непрерывно жрёте.
– Что – платить жизнью за обед? Что я, Апиций какой-нибудь?
– Получите сегодня по пять тысяч сестерциев. И ещё по пять – за каждый поединок, плюс призовые за победу. Неужто мало, учитывая, что все вы, ребята, бойцы никудышные?
– Но мы не подписывали контракт, – не унимался Квинт.
– Обед – и есть контракт.
– Нас не предупредили! Перегрин, скажи, что это свинство. Протестую… Я… я в суд подам.
– На меня – в суд? – Диоген захохотал. – Да ты, парень, давно, видать, по ушам не получал.
– Я согласен, – сказал Элий.
– А я – нет!
– У нас на арене редко убивают, – подмигнул Квинту Сократ и вновь налил из таинственной бутыли в свою чашу. И Платону налил. – Видишь, из сотни уцелели семеро. Да и то не все погибли, многие были ранены, другие сбежали. Выбыли, так сказать, досрочно.
– Я тоже хочу уйти досрочно! – Квинт вскочил.
