Северная Пальмира

и его спутники вошли внутрь. Вода с них текла потоком. И хозяйка, полная розовощёкая женщина с чёрными косами, уложенными вокруг головы, озабоченно всплеснула руками и повела гостей к очагу. Постум даже не помнил, как очутился в старом продавленном кресле, раздетый догола и закутанный в толстое шерстяное одеяло. Шерсть приятно покусывала тело. Он протянул ноги к огню, почувствовал блаженное тепло.

– Как хорошо, – прошептал.

Только что лил дождь и холод пробирал до костей. И вдруг чудо: огонь, кресло и хозяйка протягивает ему чашу с горячим пряным вином.

– Он же ещё ребёнок, – заметил его спаситель, усаживаясь у огня.

– Хочешь, чтобы твой сын заболел воспалением лёгких? – спросила женщина.

«Твой сын»! Мальчик улыбнулся. Он, Постум, чей-то сын. Понарошку, конечно, но все равно здорово звучит: «Твой сын». Август не стал опровергать это ошибочное «твой сын». И его спутник и спаситель тоже не стал отказываться от навязанного родства.

– Хорошо, пусть пьёт. – Странный у незнакомца был голос – будто не живой, а какой-то металлический. Постуму поначалу казалось, что это от дождя. Но и теперь в помещении его спаситель говорил точно так же. Постум подался вперёд, пытаясь разглядеть незнакомца. Заметил резкие складки вокруг рта и седые коротко остриженные волосы. Незнакомец погрузился в кресло, закутавшись в одеяло, красноватый треугольный блик от огня лёг на острую скулу.

– Ты знаешь, кто я? – спросил Постум и, не дожидаясь ответа, сказал: – Я – Август. Император Рима. И ты спас мне жизнь.

Незнакомец не ответил. Вернее, сначала он хотел что-то сказать, но потом передумал.

– Здорово мы промчались, правда? – спросил Постум. – Я и драться умею. Я здорово дерусь на мечах.

Ему хотелось доказать незнакомцу, что он лучше всех. Он и сам не знал, почему это делает.

Постум сделал несколько больших глотков, блаженное тепло растеклось по телу, ноги вдруг сделались чужими. Постум едва не уронил чашу. Незнакомец подхватил её и поставил на деревянный стол. Голова Постума качнулась и сама упала на грудь. При этом Постуму не хотелось спать, хотя глаза его стали слипаться. Тогда незнакомец наклонился над ним и погладил по голове.

– Мой мальчик, – прошептал незнакомец.

Игра продолжалась. Что должен отвечать Постум? Тоже играть? Но ведь это сон. Он спит и во сне играет роль сына, а незнакомец – роль отца. Во сне не страшно и не стыдно, во сне можно все.

– Ты наконец приехал?

– Ты узнал меня?

– Как я мог тебя не узнать? Мы теперь все время будем вместе, да?

– Конечно.

Постум вздрогнул всем телом и проснулся. Незнакомец сидел в своём кресле и смотрел на него.

– Я долго спал? – спросил он, озираясь.

– Часа два.

– А что делал ты?

– Смотрел на тебя. – Постуму показалось, что голос незнакомца дрогнул. Так это все-таки он? Неужели?

– У тебя есть дети? Сын есть? – выдавил Постум.

– Есть. Двое. Два сына.

– Два, – эхом отозвался Постум. – И кого любишь больше?

Незнакомец молчал: после какого-то необыкновенно дружеского настроя, симпатии, почти единства – вдруг обрыв, пустота. Неужели то, чего Постум больше всего боялся? Неужели он испытывает к нему неприязнь? Нет, нет, такого быть не может.

– Младшего, – сказал Постум уверенно и рассмеялся коротко и зло. – Младших всегда любят больше.

– Это не так, – сказал незнакомец. – Я люблю обоих.

– Враньё, – фыркнул Постум, и незнакомец почему-то не стал с ним спорить, только спросил:

– А кого любишь ты?

– Никого. Я никого не люблю.

– Так нельзя.

– Почему? Сам посуди – нельзя же любить Бенита. Он – точь-в-точь лисица из Эзоповой басни: та забралась в дупло, сожрала мясо и хлеб, оставленные пастухами, и так растолстела, что не могла выбраться. А Бенит забрался в дупло и жрёт непрерывно. И все толстеет, толстеет. И либо сам лопнет от обжорства, либо дерево расколется.

Постум давно придумал это сравнение, сколько раз мечтал: расскажет, и он оценит.

– Тебе тяжело жить под властью Бенита, – сказал он. – Прости.

– Нет, уже не тяжело. – Постум врал, но эта ложь доставила ему удовольствие. – Бенит любит меня. И я приспособился. Мы с ним родственные души. – Против воли в его голосе проскользнули Бенитовы интонации. И незнакомец, явно их различив, вздрогнул.

– Приготовь нам две комнаты, – обратился незнакомец к хозяйке. – Уже поздно, а по такому дождю никуда не поедешь. Мы хотим спать.

– Я не хочу! – дерзко объявил Постум. – Совсем не хочу!

– А чего ты хочешь?

– В «разбойники» играть!

– Хорошо, у тебя есть «разбойники»? – обратился незнакомец к хозяйке.

– Конечно есть.

Та принесла стеклянные, изрядно пооббитые и потрескавшиеся кругляки. Обычные «разбойники» из придорожной гостиницы.

– Обожаю эту игру, – признался Постум. – А ты?

– Я вообще люблю игры. Любые. Особенно те, где надо драться. – Что-то дерзкое, насмешливое мелькнуло в глазах незнакомца. Постум подался вперёд и прижался к нему.

– Я тоже люблю такие игры, – признался он и потёрся щекой о его шерстяную тунику. – Давай не будем сегодня спать ночью, а будем играть в разные игры. Во все-все, какие только знаем.

Постум думал, что он откажется. Начнёт разыгрывать взрослого, твердить про дисциплину. А он сказал:

– Хорошо, – и по-мальчишески обрадовался. Постум никогда не думал, что он такой.

– А в кости будем играть?

– Давай, сыграем в кости.

– А Бенит мне запрещает. Что же, ты купишь мне кости?

Вместо ответа он поднялся, подошёл к прилавку, о чем-то перемолвился с хозяйкой и вскоре вернулся и поставил на стол серебряный стаканчик. А в нем кубики из слоновой кости.

– Они мои? – спросил Постум, и он кивнул. – Спасибо, отец. – Сказал, будто прыгнул головой вниз с высоты.

Неужто он так просто сказал – «отец»? А повторить ещё раз сможет? Он не знал. Схватил стаканчик с костями и стал трясти. Бросил кости. Выпало две шестёрки.

– Счастливый бросок. Счастливый знак.

– И в этом нет ничего плохого – в том, что ты подарил мне кости? – допытывался маленький Август.

– Бенит запрещает, чтобы соблазнить, чтобы тебе хотелось играть – тайком. Это так просто. Ты понимаешь?

– Конечно. Значит, то что он запрещает, – хорошо?

– Нет, тут другое. Ты не должен обращать внимание на то, что говорит Бенит. Неважно, что Бенит считает хорошим, а что плохим. У него нет понятий добра и зла и нет пределов добра и зла. Его мера вещей