вот, теперь эти травинки будут с ним до конца.
– Значит, скоро, – повторил он вслух.
Летиция могла бы предупредить. Но правильно сделала, что не предупредила. Лишь подала знак и ушла. Куда? В другой мир, который начнется с нее, как планировали много лет назад гении? Или в другую жизнь? Или… С Постумом они так и не свиделись, не поговорили. Впрочем, она наговорилась с ним раньше, в своих снах. А наяву испугалась, не посмела. Или думала, что так ему будет легче расстаться?
– Прощай, – сказал Элий опрокинутому над ним небу, в котором исчезла Летиция.
Она вспомнила наконец, что умеет летать. И улетела. И они уже не встретятся. Никогда.
Глава VI
Игры Рутилия против лемуров
«Скоро безобразия, творимые так называемыми патронами в Вечном городе закончатся».
Обитатели столицы чувствовали себя ограбленными. У них украли победу! А римляне обожают побеждать. Они всегда в конце концов побеждают, даже если вначале терпят страшные поражения. А тут… Вечный город оказался вроде как неучастник в дальнем сражении в Гиперборее, как по старой привычке именовали земли на востоке жители Империи. Патроны как могли, старались замолчать победу Постума. Но где там! Весть распространилась мгновенно. Все – от пятилетнего мальчишки до древней старухи – обсуждали битву на Желтых водах. О патронах вдруг стали слагать язвительные песенки, стены домов пестрели от эпиграмм.
«Постум победил!» – люди выкрикивали эту фразу вместо приветствия.
Наиболее дерзкие собирались на улице Триумфаторов и орали «Постум победил» под окнами дворца. Известие, что император идет на Рим со своими легионами, пришло неожиданно. А казалось – должны были ожидать. Вмиг Римские вестники, служащие «патронам», нарекли Постума новым Суллой. Другое дело сам Город. Одни проклинали, другие ждали с надеждой. По ночам все слушали передачи станции «Либерта» из Лондиния – напрасно Патроны пытались эти передачи глушить. Черный рынок процветал – с ним устали бороться. На тессеры почти ничего не выдавали, иногда можно было получить горсть заплесневелых сухарей – и то, если повезет. Патроны винили Второй Парфянский, блокировавший Рим. Народ бежал из столицы толпами. Город будто вымер.
Выяснилось, что и войск у Патронов никаких нет – ни одной когорты. Есть малолетки, собранные для грядущего воспитания. Но пятилетним малышам не дашь в руки винтовки. Добровольцы из беженцев и пролетариев, что шли на штурм дворца и курии, теперь куда-то подевались. На клич Гюна никто не явился. Из Остии исчезли почти все рыбацкие шхуны. Лишь три «пассажира» стояли у причала.
Гюн метался по разоренному Палатину, звонил в Лютецию, в Лондиний и орал:
– Мне нужны добровольцы! – Потом позвонил самому Бениту.
Наверное, Бенит ответил что-то язвительное, потому что Гюн в ярости швырнул трубку.
– Не надо было захватывать один Рим, – пробормотал Гюн и что-то чиркнул в своем блокнотике. – Одним кусочком управлять невозможно. Если бы мы получили целый мир, – вздохнул мечтательно. – И где Береника, я спрашиваю? Где Береника?
– Она тыкает иглой в пустые глазницы Гимпу, – с усмешкой сообщил Понтий.
Отрубленную голову Гимпа Береника держала у себя на столе и забавлялась, протыкая то щеку, то скулу, потому что языка и глаз у полуразложившийся головы не было.
Гимпа нашли несколько дней назад, еще полуживого, в комнатенке на Квиринале, и вместе с ним – безумную поэтессу. Их выволокли на улицу, накинув веревки на шеи, тащили по улицам Города под гиканье и насмешки, били, плевали, швыряли фекалиями, и, наконец, на форуме приступили к расправе. Первым был черед Гимпа. Каждый из исполнителей принял участие: один вырвал крылья носа, другой – уши. Отрубили пальцы, вырезали язык, и под конец Береника голыми руками вырвала глаза. Тело Гимпа еще билось, и глаза еще жили. Береника точно знала, как можно убить неуничтожимого гения Империи. Чтобы убить – его надо разъять на части. Береника показывала изуродованное тело еще видящим глазам и смеялась. Смотри, Гимп, как позабавятся патроны твоей шлюхой!
Но Венериными утехами никто не пожелал заниматься. Жажда крови охватила толпу, исполнители взбесились. Первый же, вместо того, чтобы сорвать с Арриетты тунику, всадил ей под ребра меч. Тут же ударил второй, потом третий…
– Уйдем, – попросил Серторий. Его тошнило.
– Гений Империи умер, – сказала Береника, улыбаясь. – А ты как будто не рад.
Да, он был не рад. Он вернулся в мир, чтобы написать вновь ту удивительную книгу, которая исчезла. А что вместо этого? Смерти, убийства, разграбление Рима. Разве этого он хотел?
– Разве этого я хотел? – повторил Серторий вслух. Его охватила такая тоска, будто он умирал, но никак не мог умереть. И пусть это умирание не причиняло физической боли, сердце его разрывалось.
– Философы – самые жестокие тираны, – отвечала Береника, с улыбкой разглядывая свои окровавленные руки. Она вся дрожала от возбуждения. – Эй, не куксись, Серторий! Выше нос! Ведь ты – философ! Вспомни времена Суллы, когда Митридат истреблял италиков по всему Востоку. Тогда многие философы приняли участие в резне. Диодор велел душить своих сограждан, а Метродора из Скепсиса за проявленное рвение прозвали «Мизором» за его ненависть к римлянам. Может, в прежней жизни ты был этим Мизором? Хочешь, я буду называть тебя Мизором?
– Нет, – простонал Серторий и пошел, не разбирая дороги. Он боялся, что упадет. А если упадет, его убьют. Но он не упал.
Вечером того же дня его видели на Фламиниевой дороге. Он шел пешком, обряженный в лохмотья, опираясь на суковатую палку. Как он миновал заставы Второго Парфянского легиона – неизвестно. Он шел всю ночь. И весь следующий день, пока не упал от изнеможения и не уснул. Во сне он видел себя сидящим на вилле друга своего аристократа много лет назад. Они вновь сочиняли книгу. Только в этот раз их было пятеро. Почетное консульское место занимал гений Империи. Он тоже предложил свою фразу для их книги, процитировав Лукана: «Дело победителей угодно богам…» И всем эта фраза понравилась. Особенно Беренике. Она смотрела на гения Империи влюбленными глазами. Но Серторий не ревновал ее. И Марк, совершенно здоровый и молодой, в образе не солдата, а юного сына Нормы Галликан, держа на руке пурпурную бабочку, добавил:
– «Человек создан… чтобы любить себе подобных и находить счастье в общении с ближним»[48].
– А сами мы ничего не допишем от себя?
– Я добавлю, – сказал Марк и подбросил бабочку в воздух. Все молча следили, как лепесток огня порхает среди яркой зелени.
А потом пошел дождь и смыл пирующих сочинителей. А от виллы аристократа остались одни руины.
Серторий проснулся. Он весь промок. Дождь был сильный, крупные капли били больно, как градины. Но в разрыве темных набухших туч уже мелькала ясная синева.
«Аристократ…» – подумал Серторий.
Аристократа они так и не нашли.
Возможно, его душа не воплотилась вновь. Он не пришел. Или все-таки пришел? Но так сильно изменился, что ни Береника, ни Серторий его не узнали? Марк умер, аристократ изменил… Может быть, поэтому они и проиграли?
Серторий поднялся, закутался в мокрый плащ и побрел дальше. Тут только он заметил, что все еще сжимает в руке затрепанный кодекс Платона.
Пак прятался в разграбленном доме префекта. Вино кончилось еще вчера. Голова болела. Было тоскливо. И вдруг послышались шаги. Тяжкий звук подкованных солдатских калиг – такие шаги ни с какими другими не спутаешь. Они все ближе, ближе. Пак и Децим спрятались за опрокинутый стол. Еще двое схоронились в шкафу. А уже рядом. Замерли. И даже свет померк. И тут раздался смешок. И сам Пак неожиданно затрясся от смеха.
– Выходи! – грянул зычный голос.
Пак медленно выполз из-за поваленного стола. Человек в пурпурной тунике стоял, упершись руками в
