— Не будем говорить о моем удовольствии, — сказала она с большей горечью, чем ей бы хотелось. — Прошу вас, не будем об этом! Не только вам суждено испытывать затруднения, встречать ухабы на своем пути! Подумайте только: и другие подвергаются испытаниям, их ранят в дороге колючие кустарники, о существовании которых они и не подозревали и на чьих шипах остаются частички их самих, их живая плоть! Пресвятая Дева — что вы знаете обо мне? Ничего — не так ли? Как и все остальные. Кто вообще знает что-то о своем ближнем? Только то, что видно глазу, только это!
Гийом с удивлением и несколько смущенный слушал эту женщину, которая обращалась к нему с такой горькой горячностью. В его взгляде мелькнуло сострадание, возможно с каплей соучастия, но он отвел глаза и ничего не ответил. Что еще они могли сказать друг другу?
— Послушайте, дорогая, что-то вы размечтались. Уж не грустно ли вам? — Этьен заботливо и внимательно смотрел на Матильду с той нежной привязанностью во взгляде, которую не переставал выказывать ей. Неожиданно увидев ее рассеянной после оживленности в начале ужина, он забеспокоился. Она знала, как быстро его охватывает тревога. Не то чтобы он в ней сомневался, он считал, что она достойна доверия; но знал также и человеческую натуру, ее ненадежность, перепады настроения, колебания. Мучительная любовь, которую он питал к жене, обострялась с каждым новым искушением. В словах, которыми обменивались она и Гийом, он инстинктивно и безошибочно почувствовал нечто, чего ему следовало опасаться — какое-то ненормальное напряжение.
— Нет, мой друг, мне не грустно, — отвечала Матильда со всей мягкостью, на которую была способна. — Так, ностальгия… Я думала о Флори.
Многие годы она прибегала к всевозможным уловкам, чтобы унять тревогу этого человека, чувства которого уважала.
В этот момент появились два менестреля с намерением оживить заканчивавшуюся трапезу. Они принялись выделывать всякие ловкие штуки, пели, аккомпанируя себе на арфе или свирели, рассказывали забавные истории, метали в цель ножи, танцевали, выкидывали кульбиты и прыгали через обручи.
Сидевший между Изабо и ее дочерью Бертран, посмеиваясь про себя над последней, слушал глуповатые шутки Гертруды. Родившаяся от заезжего ловеласа, который оказался дальновиднее Обри и исчез до ее рождения, наделенная саркастическим умом, в котором проглядывали и клюв, и когти, она испытывала удовольствие, которого не пыталась скрывать, каждый раз, когда представлялся случай позлословить о людях.
Незамужняя, она открыто жила двойной жизнью школьной учительницы и любительницы сомнительных приключений.
«Можно ли судить ее за это?» — спрашивал себя Бертран, когда та, кто вызывала у него эти мысли, вдруг заговорила снова, воспользовавшись тишиной, наступившей после того, как исчезли завершившие свою программу менестрели:
— Через два дня начинаются праздники Майской Любви. Дорогие дамы, вы уже выбрали себе женихов, которые будут ухаживать за вами, пользуясь свободой этого обычая?
У Гертруды были круглые черные, как лакричная таблетка, глаза, в которых всегда искрилась насмешка, и рот с блестевшей от влаги нижней губой, набухшей, как спелая вишня, благодаря чему выражение ее лица смущало подчеркнутой чувственностью.
— Что такое Майская Любовь? — осведомился Гунвальд Олофссон, перестав жевать.
— Это праздники, начинающиеся в конце апреля и продолжающиеся целый месяц, — ответил Арно. — Девушки отправляются в ближайший лес, откуда приносят зеленые ветки и охапки цветов. Они сажают символические деревья — их называют «майскими», устраивают веселые шествия, и каждой разрешается, что приятнее всего, выбрать себе на тридцать дней «жениха», ухаживаниям которого предоставляется полная свобода. Это очень веселый обычай, он очень нравится всем холостякам и незамужним женщинам!
— Именно поэтому-то в мае и не бывает свадеб, — заметил метр Брюнель.
— Ну а что делают замужние женщины, пока девушки развлекаются таким образом? — снова спросил Гунвальд Олофссон.
— Они тоже получают право на некоторые послабления, — рассмеялся Бертран. — Из них обычно выбирают царицу праздников. Весь этот приятный май супруги тоже имеют право выбрать себе партнера для танцев и, как говорят злые языки, не только для этого невинного развлечения.
— Святой Олаф! Если женщины повсюду одинаковы, а мне кажется, что это именно так, такой свободой должна воспользоваться едва ли не каждая! Бедные мужья!
— У нас всего одна дочь в возрасте, позволяющем участвовать в праздниках Мая, — заметила Матильда, успевшая овладеть собой. — Это Кларанс. Что же до Флори, то я не думаю, чтобы она в этом году занялась поиском друга, кроме Филиппа.
С другого конца стола донеслось восклицание, подтвердившее эту мысль. Сама не желая того, супруга ювелира заметила, что это задело Гийома. Сознавая жестокость своего замечания, она простила себе это, утешившись тем, что, ранив его таким образом, не пощадила и себя. Оба они, правда по-разному, но все же вместе испили до дна эту чашу горького разочарования.
— А вы сами, Гертруда, вы уже выбрали того, кто будет иметь счастье ухаживать за вами в предстоящие недели?
Арно обращался к дочери Изабо с насмешкой в голосе, лишенном малейшего намека на нежность. Он оставался на своих оборонительных позициях, хотя эта девушка, одно время влюбленная в него, месяцами не давала ему покоя своими письмами и поползновениями, в равной степени разнообразными и изощренными. Устав тщетно биться о стену безразличия и иронического отношения юноши, она кончила тем, что смирилась с поражением. Ее утешил другой студент. С тех пор эта история превратилась во все обострявшуюся словесную перепалку.
— Я жду, что вы подскажете его имя.
— Бог мой! Вам не нужно ничьей помощи и уж, во всяком случае, не моей, чтобы раздобыть себе кавалера!
— Не может ли претендовать на это ваш друг Рютбёф?
— И не думайте об этом! В свои шестнадцать лет он же перед вами просто ребенок!
Дело шло к тому, что Гертруда останется старой девой. Она ничего не ответила, а лишь пожала плечами. Однако не одну ее покоробили эти слова. Насупил брови и метр Брюнель.
— Ну, раз уж замужние тоже могут на месяц сменить конюшню, — с хитрым видом заговорил тем временем Обри, — скажите же нам, милые дамы, кто ваши избранники.
— Как уже сказала мама, для меня это Филипп, — горячо отозвалась Флори, — другого мне не нужно.
— Благодарю, дорогая, я попытаюсь быть достойным этой милости, — сказал поэт, поднося к губам руку жены и целуя покорные пальцы.
Матильда, почувствовавшая муку Гийома так же остро, как и он сам, чуть было не закричала им, чтобы они замолчали. Разве можно, сохраняя столь невинный вид, быть палачами?
— Я оставляю за собою право раскрыть мои намерения позже, — игриво заявила Изабо. — Будет довольно времени сделать свой выбор и после избрания царицы Мая.
— Уже известно, у кого есть шансы быть избранной в этом году?
— Слухи ходят. Говорят о супруге председателя гильдии суконщиков.
— Мадам Амелина очень красивая женщина, но глуповата, — заметила Гертруда.
Матильда в пламенном порыве едва не прокричала Гийому о выборе, который ей хотелось бы сделать. На самом краю бездны, которая открылась бы за этими словами, она удержалась, понимая бесполезность и неуместность такого заявления, тем более в присутствии мужа. Окруженная заботой и уважением, мать уже взрослых детей — и позволить себе любовь… Как только у нее могли появиться такие мысли?
На просьбу решившей подшутить над нею прабабки назвать имя того, кого она наметила для себя, Кларанс робким голосом ответила:
— Если бы этого захотел Бог и если бы согласился он сам, мне бы очень хотелось попросить господина Гийома Дюбура стать на этот месяц моим сердечным другом.
— Почему бы и нет? — раздался голос того, от которого Матильда ждала отказа. — Я собирался
