бьющее через край здоровье причиняло ей боль.
— Он, кажется, не чувствует интереса к таким развлечениям.
— В шестнадцать-то лет! Быть этого не может, Матильда!
— Однако он говорил мне об этом в последний раз, когда я заходила его проведать.
— Разумеется. Он старается убедить себя в этом. Сколько времени пройдет, пока он достигнет этой цели? Молодость так сильна, так крепко коренится в сердце каждого из нас!..
— Однако есть же художники, мудрецы, святые, которым удается совладать с неуправляемой частью своего существа, возобладать над нею. Почему бы вашему сыну не постараться стать одним из них?
— С чего бы это?
— Да потому что надежда — это самая важная из добродетелей, Иоланда, и у нас нет права в этом сомневаться.
— Не случается ли вам самой в иные минуты задуматься над тем, куда она девается, оставляя вас такой одинокой?
— Действительно, такое бывает, но я знаю, что сама виновата, позволяя себе в моменты упадка духа ослепляться происходящим у меня на глазах.
Иоланда также была в тупике. Ее спасало только высокомерие.
— Шествие начинается! — воскликнул Николя. — Как бы нам его не пропустить!
Страдал ли он так же, как и жена, от несчастья сына? Он очень редко заговаривал об этом. Это свидетельствовало не о безразличии, а скорее об умении контролировать проявления своих чувств.
Через площадь двигался от дворца кортеж царицы Мая, возглавлявшийся факельщиками, музыкантами и танцовщиками. На берегах реки зажглись огни, свет которых смешивался с багрянцем заходившего солнца и сливался с тысячами языков факелов, играя бликами на меди музыкальных инструментов, на шелковых и бархатных одеждах, в распущенных волосах женщин, на сплетенных из цветов головных уборах, на парчовой попоне серого в яблоках иноходца, на котором восседала Амелина. В пурпурной мантии, с венком из белых фиалок на голове, с огромным букетом цветов в руках, избранница медленно ехала, улыбаясь, приветствуя публику, — идеализированный образ Женщины на вершине своего могущества. Это была Дама — героиня куртуазных историй, вышедшая прямо из «Романа о Розе»!
— Главный суконщик может гордиться своей супругой. На свете мало таких прекрасных женщин!
Николя любил напускать на себя вид донжуана. Он не пропускал случая повосторгаться хорошенькой женщиной. На этот раз это стоило ему выразительного взгляда Иоланды, в котором смешались снисходительность и жалость.
— Знавал я и других, не менее соблазнительных, — шепнул Этьен на ухо Матильде, ответившей ему на это улыбкой.
Как не признать глубины, постоянства такой деликатной, такой упорной, такой несчастной любви?
— А вот и наши девочки!
Следом за царицей Мая показались смешавшиеся с благородными девицами Алиса, Кларанс и Лодина, лучившиеся весельем. Рядом шагали юноши. Все смеялись, пели, любезничали.
— Настоящий праздник молодости, — вздохнула Матильда.
— Откуда такой грустный тон, мама? — Из толпы вышла Флори в сопровождении Филиппа. Она взяла материнскую руку, ласково улыбаясь ей. — Я хочу, чтобы вы чувствовали себя такими же молодыми, как мы!
— У меня нет для этого повода. Моя молодость ушла…
— О чем вы! Вы же хорошо знаете, что все в нашем квартале называют вас «прекрасной ювелиршей»! — Юная женщина кивнула в сторону Этьена, Николя и Иоланды: — Спросите-ка их, что они об этом думают.
— Каждому известно, что Матильда была великой любовью моей жизни и что ее красота никогда не перестанет меня очаровывать, — объявил Николя шутливым тоном, к которому неизменно прибегал каждый раз, когда считал себя обязанным сделать подобное заявление.
Произнося эту свою сентенцию, он бросал направо и налево быстрые взгляды, полные любопытства и лукавства, желая убедиться в произведенном впечатлении.
— Ваша мамаша считает себя старой! Интересно, что бы она сказала на моем месте? — Этьен неодобрительно покачал головой.
— Старой — нет… но менее молодой, чем эти дети, только и всего. Этого отрицать невозможно.
— Некоторые женщины к тридцати годам становятся более яркими, чем иные девушки в пятнадцать. Вы же это хорошо знаете, мой друг!
Тон опровергал смысл слов, но было совершенно неясно, над кем подтрунивал Николя. Над нею?
— Не важно, — сказала Матильда, которую это зубоскальство раздражало, — что вы намерены делать?
— Танцевать, танцевать и танцевать!
Флори отпустила руку матери и снова взяла под руку мужа.
— Нам хочется сегодня вволю насладиться праздником!
— И нам тоже!
Алиса и Реми, Кларанс и Гийом, Лодина и Бертран, разыскавшие друг друга в толпе, присоединились в первой группе.
В шафрановом бархате, тонкая талия затянута кожаным поясом в серебряных кнопках, Гийом, матовость лица которого подчеркивала белизна плиссированной ткани, выглядывавшей из-под расстегнутого воротника камзола, показался Матильде таким соблазнительным, каким и должен быть Искуситель, решивший погубить Божье создание.
— Идите танцевать, идите, это как раз то, что нужно в вашем возрасте! — бросила она более нервно, чем ей бы хотелось.
— Потанцуйте с нами, мама! Нам будет так приятно!
Могла ли Флори догадываться о бурях, потрясавших мать? И уж, во всяком случае, не об их истинной причине.
— Потанцуйте, дорогая! Флори права, вам надо рассеяться.
Этьен, к которому она инстинктивно подошла, советовал ей уступить просьбе дочери. Он, который был лучше ее или более любящим, страдавшим, как и она, забывал о себе, стараясь вырвать эту боготворимую им женщину из безысходности, причиной которой был он сам.
— Почему бы и нет?
Началась карола. Левая рука Матильды сжимала руку Филиппа, правая — Гийома.
После смертельной тоски, которая ее только что угнетала, ею овладело головокружительное возбуждение. Забыть, все забыть, думать только о том, кто здесь, рядом! Ему не семнадцать лет! По возрасту он ближе к ней, чем к ее дочерям! Увлекая их всех, карола создавала иллюзию полного согласия, без всяких противоречий. Достаточно лишь отдаться этому чувству. От пальцев, которые она сжимала чуть сильнее, чем это было необходимо, в ладонь перетекало живое тепло, поднимавшееся вверх по руке…
Танец — три шага влево, раскачивание на месте, еще три шага — раскачивал вереницу людей все сильнее. Звучали команды к остановке, к раскачиванию, люди пели.
Гийом чувствовал напряженность руки, сжимавшей его собственную. Отвлекшись на секунду от своих мыслей, он более внимательно посмотрел на профиль с прямым носом, высоким лбом под темной повязкой, обрамлявшей прическу, которую удерживал серебряный ободок ювелирной работы, на глаза, блестевшие в пламени факелов.
Он поколебался — сжать ли державшие его руку пальцы, заявить о себе, подтверждая свою симпатию, затем отказался от этого намерения. К чему такой аванс? Что он для нее? Ничто. Она говорила, что никто ни о ком ничего не знает! Она права. Желая прийти к ней на помощь, он рискует оказаться неловким, ранить ее еще больше, без всякой пользы для нее. Какими бы ни были неприятности, заставлявшие ее страдать, его они не касались.
После этой попытки уйти от самого себя, не подозревая, он коснулся сферы невообразимых возможностей, он вернулся в круг своих мечтаний.
Перед ним танцевала Флори. Она смеялась, веселилась так естественно, как могут веселиться люди,
