Она была столь велика, что не могла пролезть в дупло целиком, и упералась в его верхний край надбровными дугами.
Не отрывая своего взгляда от гипнотических глаз, Наан осторожно потянулась к изголовью за плазмобоем, но чудище опередило ее. С легким шелестом из безгубой пасти выскользнул тонкий и длинный раздвоенный язык и, молниеносно обвившись вокруг запястья Наан, потянул ее к себе. Наан с визгом уцепилась свободной рукой за шевелюру Лабастьера.
Несмотря на неожиданную боль, тот, проснувшись, сумел сориентироваться на удивление быстро. Наан не отпускала его волос, и голова его была неестественно перекошена и прижата подбородком к груди. Но он сразу протянул руку туда, где лежало оружие и ухватил то, что попалось.
К несчастью, это был не бластер, а старинное махаонское пружинное ружье. Чтобы привести его в боевую готовность, следовало минут пять заводить пружину, вращая выдвижную рукоятку. Такой возможности у Лабастьера не было. Дотянуться до бластера он теперь уже не мог, так как чудовище, слегка отпрянув, подтащило Наан к самому краю проема, а та в свою очередь, не переставая визжать, стянула со своего места и Лабастьера.
И все же тот не растерялся и принялся что есть силы колотить прикладом пружинника по языку монстра, то есть и по руке Наан.
– Больно! – перестав верещать, простонала та после второго удара. Но Лабастьер, не обращая внимание на ее жалобу, ударял еще и еще. И это подействовало: шершавый жгут языка размотался и, хлюпнув, втянулся в пасть. И тут же морда зверя вновь прижалась к проему вплотную.
Несмотря на ужас и на боль в руке, Наан с удивлением обнаружила, что чудище улыбается. Осмысленно и приветливо. Вместо того, чтобы предпринимать какие-то активные меры защиты, Наан, вяло отползая вглубь, не отрываясь смотрела на насмешливую змеиную морду, вяло рассуждая про себя: «Может, оно вовсе не улыбается? Может, просто дело в том, что так у него устроены челюсти?..» Словно в данной ситуации это что-то меняло.
Но Лабастьер, в отличие от Наан, продолжал действовать. Полыхнул разряд его бластера, и чудище, исторгнув леденящий душу хриплый вопль, отшатнулось. Только тут Наан пришла, наконец, в себя и поняла, что была загипнотизирована его немигающими тусклыми глазами.
Но и тогда она осталась неподвижно сидеть, прижимаясь спиной к дальней стенке дупла, а ее зубы, изредка поскрежещивая, дробно стучали друг о друга. Лабастьер же всё палил и палил из плазмобоя, сначала высунувшись из гнезда по пояс.
– Что… Кто эт-то бы-был? – с трудом преодолевая озноб, спросила его Наан, когда тот вернулся.
– Древесная змея, – ответил он. – Урании называли ее «савваманти-анит’а», что значит «зовущий взглядом во тьму себя».
Услышав, что Наан при этих его словах истерически хихикнула, он встревоженно спросил:
– Ты в порядке?
– В по-по-порядке, – подтвердила та, затем хихикнула еще раз, а потом – расплакалась навзрыд. И как ни уговаривал ее Лабастьер, как ни обещал чутко сторожить ее сон, она уже до рассвета не смогла заставить себя сомкнуть глаз.
В конце концов рассудили наоборот: коль скоро ей этого уже не суждено, спать завалился Лабастьер. Так что за ночь выспался только он. Она же уснула лишь утром, когда он протер глаза. И проспала до полудня.
14
Первобабочка-Мать не желала знать,
В чем личинок ее судьба.
Не желала знать Первобабочка-Мать
И того, что найдет сама.
Если б стала она путь иной искать
Мир, возможно, накрыла бы тьма.
Шли дни. Путешествие через лес не казалось Наан чересчур изнурительным, оно напоминало ей, скорее, развлекательно-познавательное турне. В принципе, ей было так хорошо с Лабастьером, что иногда представлялось возможным навсегда остаться с ним в лесу. Но здравый смысл подсказывал ей, что рано или поздно она начнет тосковать по обществу других бабочек.
Кроме того, Лабастьер неоднократно повторял ей, что по окончании месяца, узнав об очередном обмане Наан, император будет в такой ярости, в какой, пожалуй, не был еще никогда. А уж кому-кому, а Лабастьеру можно верить в знании императорской натуры… Внук Бога направит на поиски беглецов все свои силы и не отступится, пока не найдет их. И, как бы ни был велик лес, укрываться от его гнева здесь в течение многих лет невозможно.
Возвращение в город, конечно, еще опаснее. Но если им удасться в первые же дни сделать пластические операции, можно будет надеяться прожить неузнанными до конца своих дней, при том, что серьги-блокираторы надежно защитят их от мнемозондирования. (Наан мысленно похвалила себя за то, что забрала у Лайвара вторую сережку.)
Другими словами, сказать уверенно, нужно ли им спешить в город или, напротив, им следует как можно дольше прятаться в чаще, было затруднительно. А коль скоро так, они предпочитали не задумыватся над этим лишний раз, а порхали от дупла к дуплу и занимали себя всем, чем только могли.
Время от времени, не столько для того, чтобы подкрепить свои силы, сколько для удовольствия, они устраивали себе роскошные пикники, лакомясь подогретым на огне нектаром, фруктами и ягодами, орехами, нежным мясом древесной улитки, запеченой в собственной раковине, и кисловато-терпкими сушеными рыжими муравьями.
Иногда, когда их очередное жилище оказывалось особенно удобным, они задерживались в нем на целые сутки, предаваясь любви, разговорам и снова любви.
