изготовление подобных штуковин развивает ум и ловкость; он считал, что все это – не более, чем игрушки, и пользоваться ими по назначению не разрешал. В отличие от деда, мой отец не поощрял изобретательство. Но коллекцию сохранил. А я… В юности я любил торчать здесь. Но когда я сам стал править селением, я в полной мере ощутил ответственность и решил продолжить дело отца. И я стал бороться с изобретательством. Тогда я объявил, что всякий желающий может пополнить эту коллекцию и не будет при этом наказан; если же кто-то скроет какой-нибудь механизм, он будет наказан обязательно. И выяснилось, что чуть ли не каждая вторая семья втайне хранит какое-нибудь сомнительное приспособление. Они боялись наказания и тащили все это сюда. Это просто зараза какая-то, – сокрушенно вздохнув, развел руками Дент-Пиррон. – Прямо-таки и не знаю, как с ней бороться… А порой мне кажется, что бороться и не надо. Возможно, придет время… И все это пригодится…
Лабастьер покачал головой:
– Боюсь, подвергнув сомнению заветы Лабастьера Мудрого, вы, милейший, пошли по скользкому пути.
– Знаю, – окончательно поскучнел Дент-Пиррон. – Но… Взгляните, например, сюда. Это – каллиграфическая машина. Как пригодилась бы она вам при дворе! – Дент-Пиррон воодушевился. – Смотрите! Сюда я вставляю флуоновый лист, жму на клавиши…
Махаон с таким проворством и точностью принялся колотить по кнопкам с начертанными на них знаками алфавита, что у Лабастьера от удивления глаза полезли на лоб.
– Текст набран, – продолжал пояснять свои действия Пиррон. – Теперь жмем вот на этот рычаг… Готово! – воскликнул он и подал королю квадратный листок. Изумительно четким правильным почерком на флуоне было выдавлено:
«ВЕРНОПОДДАННЫЙ ПИРРОН, НОСИТЕЛЬ ЖЕЛТОГО БЕРЕТА, КОЛЕНОПРЕКЛОНЕННО НАДЕЕТСЯ НА МИЛОСТЬ, ДОБРОСЕРДИЕ И СПРАВЕДЛИВОСТЬ МОЛОДОГО КОРОЛЯ».
– Повторно текст набирать уже не надо, – добавил Дент-Пиррон. – Вставляем следующий листок, жмем на рычаг, р-раз! Пожалуйста! – Он протянул королю точно так же квадрат с точно такой же надписью. – Я могу сделать сто таких, тысячу, сколько угодно…
– Вряд ли это поможет вам, – хмуро разглядывая флуон, отозвался Лабастьер.
Пиррон поперхнулся.
– Ну, может быть, все-таки… – промямлил он, откашлявшись. Вялыми движениями он зачем-то вставил в щель машины новый кусок флуона, нажал на рычаг и, пряча глаза, подал королю очередной экземпляр текста.
Хватит! – рявкнул Лабастьер. – И вообще, с меня довольно. Не надо больше демонстраций. Объясните- ка лучше, зачем вам все это надо?! К примеру, эта ваша «каллиграфическая машина». К чему она?! Вы говорите, она пригодилась бы при дворе… Но у меня есть прекрасные каллиграфы, и они вполне меня устраивают! К тому же, они счастливы своим искусством, и единственное, что может сделать эта машина – лишить их счастья! «Прыжок бескрылых»? Но у нас-то есть крылья! А это ваше «королевское око»?! Что в нем королевского?! Зачем мне видеть то, чего природа видеть не позволяет?.. К сожалению, при всей моей симпатии к вам, Пиррон, я вынужден констатировать: ваша деятельность и в самом деле преступна.
Тяжело вздохнув, махаон понуро уселся прямо на ящик каллиграфической машины. Бедняга даже как будто бы стал поменьше в габаритах.
– Мне трудно объяснить вам это, мой король, – тихо сказал он. – Но я не могу все это просто взять и разломать. И не могу наказывать тех, кто это делает. Я пробовал… Я был тогда совсем молод. Моя Рууйни была беременна, а я как раз в тот момент вел непримиримую борьбу с изобретателями. И был в их числе один… Он был моим лекарем… Он сделал вот это… – Пиррон указал рукой в угол. Там, отгороженный от прочего зеленой траурной полосой начертанной на белом ракушечном полу, стоял неказистый агрегат, состоящий из цилиндрических емкостей и изогнутых трубок. – Рууйни никак не могла разродится от бремени, – Продолжал Дент-Пиррон, – и лекарь вынужден был вскрыть лезвием ее лоно… Это редкая операция, и самка при этом выживает не всегда, иногда случается заражение… Гусеничка была мертва. Но Рууйни могла бы жить дальше, и лекарь сказал, что для полной безопасности следует лишь смазать рану жидкостью, которую он получает из напитка бескрылых с помощью вот этой машины… А я не позволил ему этого и машину отобрал…
Пиррон смолк.
– Она умерла, – закончил за него король.
– Да, – махаон поднял на короля покрасневшие припухшие глаза. – Да, – повторил он и попытался улыбнуться, но вместо улыбки лицо его исказилось жалкой гримасой. – Но больше в моем селение при таких обстоятельствах не умерла ни одна самка! – почти выкрикнул он. – А у всех тех, кто сделал эти предметы, – обвел он рукой помещение, – есть свои ключи…
– Идемте, Пиррон, – тронул король плечо вассала. – Сейчас мне трудно решить что-либо. Но позже, хорошенько все обдумав, я приму решение, и постараюсь, чтобы оно было максимально справедливым. А сегодня – бал! Забудем же о печалях. Мне жаль, что я потревожил вашу память. Давайте веселиться…
Ден-Пиррон сполз а крышки каллиграфической машины на пол и стоял теперь лицом к лицу с королем.
– Я и вправду очень ждал вас… – произнося эти слова, он сделал такое движение, словно снимал рукой что-то прилипшее к лицу. – Вы говорили о реестре дозволенных приспособлений Лабастьера Мудрого… Если бы я от вашего имени послал за ним кого-нибудь в столицу…
Король покачал головой:
– Не стоит, Пиррон. Я помню его почти наизусть. Можно сказать уверенно, что, за малым исключением, ничего из того, что у вас тут хранится, в реестре нет. Слишком уж тут все сложное. Там… Ножницы, щипцы, телега… Еще с десяток наименований. Остальное – запрещено.
Дент-Пиррон потряс головой и суетливо поправил свой полосатый комбинезон.
– Что ж, – сказал он и, наперекор ситуации, сумел, наконец, улыбнуться по-настоящему. – Будем веселиться.
Приятной неожиданностью для гостей селения стало то, что здесь имелось даже особое местечко для проведения всеобщих праздников. Эту аккуратную площадку, устланную специально посаженным тут лиловым мхом и разделенную на секторы газончиками ровно подстриженного кустарника, местные жители
