Лабастьер был вынужден признать ее правоту. «Своим умом» приходилось доходить не только Мариэль, но и ему. Однако в этом совместном с ней постижении премудростей плотских наслаждений имелась масса прелестей, главной из которых было то, что они любили друг друга… Но Фиам вытворяла такое… Чтобы до такого додуматься, им с Мариэль потребовались бы годы. Это просто завораживало.
…Выходя из спальни, Лабастьер облился потом стыда, представив, как и что он будет сейчас говорить Мариэль. А как он завтра посмотрит в глаза Лаану?.. Должен ли он скрывать от него происшедшее или…
Но додумать он не успел, уставившись на открывшуюся ему картину. С ножницами и угольками в руках Мариэль и Лаан ползали по расстеленному на полу гостиной отрезу светло-голубого шелка, явно выкраивая из него комбинезончик с отверстиями для ног, какие в последнее время имеют обыкновение напяливать на своих драгоценных гусеничек благородные столичные самки.
– А! Натешились?! – услышав шорох, поднял голову Лаан и, то ли осуждающе, то ли лукаво, оглядел жену и друга.
– Но я… э-э… – попытался собраться с мыслями Лабастьер, но Лаан перебил его:
– Не беспокойся, – ухмыльнулся он своей бесстыжей обескураживающей улыбочкой, – мы с Мариэль свое еще наверстаем.
Лабастьер хотел было возмутиться, но тут же осознал, что не имеет на это никакого права, и только досадливо хрюкнул. Это заговор, понял он. Заговор самых близких ему во всем мире существ против его упрямой застенчивости. И сопротивляться этому заговору нет ни малейшего смысла.
…Доступная только представителям высшей знати Королевская библиотека, где Лабастьер Шестой с супругой стали проводить большую часть появившегося у них свободного времени, была не слишком-то обширной. В основном здесь хранились свитки флуона с выдавленными на них каллиграфами законами, указами и распоряжениями монархов, начиная от Лабастьера Второго.
Были тут и «летописи», вести которые вменялось в обязанность придворному церемониймейстеру. Тут же наличествовали топографические карты и планы, описывающие исследованную местность, «Гастрономические отчеты» (списки всего съедобного и несъедобного, найденного на Безмятежной), «Реестр дозволенных приспособлений», кое-какая справочная и учебная литература.
Только в специальном отделении, доступ в который имели лишь члены королевской семьи, содержались записи иного характера. Выполнены они были рукой Наан, возлюбленной жены Лабастьера Мудрого и представляли собой изложение единственной культурной ценности древности, которую та посчитала нужным сохранить для потомков первых колонистов Безмятежной, в то же время засекретив ее. Конечно же, это была «Книга стабильности» махаон.
Шестистишия «Книги», которой Мариэль не на шутку увлеклась, будоражили воображение красотой и, часто ускользающим, но явно присутствовавшим в них смыслом. Однако того, что она в них искала прежде всего – однозначного подтверждения космического происхождения бабочек Безмятежной, она не обнаруживала.
Подавляющее большинство реалий, встречавшиеся в «Книге», были прекрасно знакомы ей – звезды, ручей, вода, рыба (так порой называют сельчане волосатого угря), паук, улитка (ракочервь)… Неясным было, правда, что, например, за «паутину», якобы, плетет лесной паук, и что за «гнезда» строят шар-птицы (или птицы-пузыри, в «Книге» употреблялось только слово «птица», без уточнения), но подобные нелепости Мариэль относила на счет фантазии древних авторов.
Вовсе незнакомыми были слова, явно означавшие неких представителей фауны – «кот», «муравьи» и «светляки», но это абсолютно ничего не доказывало, ведь это могли быть и просто устаревшие названия и имена вымерших или даже сказочных зверей. А наличие в тексте таких неизвестных персонажей-бабочек, как Дент-Дайан, Охотник и Первобабочка-мать говорило лишь о том, что «Книга» – осколок чего-то большего, возможно, что и существовавшей когда-то, но погибшей культуры.
Мариэль поделилась этим соображением с мужем, и тот согласился с ней, пойдя при этом в уничижении предков еще дальше, чем она.
– Полная дребедень, – заявил он, оторвавшись от «Реестра дозволенных приспособлений» и выслушав несколько прочитанных Мариэль строф. – Туманно и претенциозно.
– А мне кажется, что-то здесь все-таки есть. И уж точно, это красиво. Вот, например:
– Разве это не про нас?!
– Хм, – пожал плечами Лабастьер, – про нас? Про дождь вообще ничего не ясно, а про улиток… Вот уж не думал, что тебе понравится сравнение с ракочервем. Гнусная, надо сказать, тварь… Впрочем, – добавил он, заметив, что Мариэль хмурится, – я в этом ничего не понимаю. Пусть будет про нас… Дай-ка, я лучше поцелую тебя.
Выполнив это намерение, он вновь уткнулся в приглянувшийся ему свиток:
– Ты только послушай: «Строго-настрого, под страхом смерти, запрещается создавать устройства, позволяющие читать чужие мысли…» Ха! Выходит, это возможно? Вот же гадость…
Так и бежало их время в ожидании появления сына. (Хоть Лабастьер и с некоторым недоверием выслушал мать-королеву, утверждавшую, что у королей Безмятежной не бывает дочерей, он таки был вынужден признать: действительно, он никогда и ничего не слыхал о самках, в жилах которых с рождения текла бы королевская кровь.)
И этот час настал. Схватки, отошедшие воды… Короля не пускали в комнату, где две пожилые бабочки- маака помогали Мариэль разродиться от бремени. Волнению его не было границ, он прислушивался к звукам, доносящимся из-за перекрытия, то и дело заставляя замолчать друзей, дежуривших в гостиной вместе с ним…
Эти дни он почти не спал, но все же в тот момент, когда все и произошло, он как раз на миг задремал в плетеном кресле.
– Свершилось, – тронул его плечо церемониймейстер Жайер, выводя из забытья, – королева зовет вас, Ваше Величество.
И он вбежал в комнату, воздух которой был пропитан благовониями, и первое, что он увидел, было
