У палатки начальника строительства за дощатым столом плотницкой работы, вкопанным прямо в землю, вся семья Братчиковых сидела за ужином. Сам хозяин задумчиво помешивал ложечкой в стакане. Хозяйка, Мария Анисимовна, высокая плотная женщина, ловко разрезала буханку ситного. Варя, сестра Нади, с умилением посматривала на своего Владислава, который и за столом не расставался с газетами.
— Где ты пропадаешь каждый вечер? — сердито спросила Мария Анисимовна Надю и, увидев Герасимова, остановившегося позади нее, уже ласково добавила: — Нельзя так, Надя.
— А-а, Федор, присаживайся, гостем будешь! — приветливо встретил его Алексей Викторович.
— Надя, Слава поймал сурка! Нелюдимый, комичный, на всех косится! Хочешь, покажу? Он у меня в палатке привязан, — тараторила, суетилась Варя, а сама с хитренькой улыбкой взглядывала на Федора.
Мария Анисимовна принялась ухаживать за Герасимовым, поняв, что это и есть тот самый старшина, который еще подростком был на фронте вместе с ее Алешей.
Федор чувствовал себя стесненно, особенно смущала Варя: быстрая, смешливая, она болтала о разных пустяках и бесцеремонно рассматривала его. Она никому не позволяла возражать, всех перебивала.
— Варвара! — прикрикнул, наконец, Алексей Викторович. — Дай поговорить с человеком.
Она сделала серьезную рожицу, притихла на минуту и снова, как ни в чем не бывало, торопливо и громко начала рассказывать сестре о девушках-чертежницах, приехавших вчера из Ленинграда. Поразительно, как это Владислав мог еще читать в присутствии своей неугомонной женушки.
— Мы хотим поручить твоей бригаде достройку амбулатории-больницы, — говорил Алексей Викторович Федору. — Медикам в первую очередь нужен кров. А то сегодня пришлось отправлять одну роженицу на самолете в район. Достроите больницу, потом сообща навалимся на школу, потом — на столовую. Одним словом, ударные объекты за тобой.
— Слушаюсь.
— Ребята у тебя надежные — артиллеристы. Одним словом, крепкая противотанковая бригада. Так что я на вас рассчитываю.
— Будет выполнено, — не задумываясь, ответил польщенный Федор.
Он заметил, что Надежда Николаевна прислушивается к их разговору, и готов был сейчас не только амбулаторию, целый город выстроить своей бригадой.
Долетели гулкие удары в рельс — отбой. Федор поднялся из-за стола, поблагодарил за угощение.
— Спасибо и вам, Варвара Николаевна.
— Ох, как торжественно! Слышишь, Слава, как надо обращаться с дамами.
— Да перестань ты зубоскалить, — одернула ее Мария Анисимовна.
Утром Федор повел свою бригаду на «штурм» амбулатории-больницы. У него была комплексная бригада, которая, в общем, должна делать все — от кладки стен до покраски полов; но пока что демобилизованные солдаты брали не умением, а старанием. Они работали больше всех: если случались переделки, то не уходили с объекта дотемна, — благо, в начальный период стройки никто и не вспоминает об охране труда.
После работы Федор оставался на объекте на час — на полтора. Он ходил из комнаты в комнату, прикидывая, что делать завтра. Со второго этажа был виден микрорайон будущего города — от временной котельной в центре до сборных финских коттеджей на окраине. Поодаль от строительной площадки белел палаточный городок, основанный два месяца назад. Оттуда доносилась музыка. «А что сейчас делает Надежда Николаевна? — спрашивал он себя, отыскивая глазами палатку Братчиковых. — Сидит и слушает болтовню Варвары?». Федор спускался по готовой лестнице, выходил из недостроенного здания и, постояв с минуту у подъезда, шел в столовую.
— Вечно вы опаздываете, — упрекала Федора молоденькая калькуляторша. — Ладно уж, садитесь, так и быть, обслужим.
— Я привык к самообслуживанию.
— Нет уж, доставьте мне удовольствие!
Он ел молча, ни на кого не глядя.
— Теперь бы в кино сходить, — вздыхала его откровенная поклонница. — Говорят, хорошую картину привезли.
— Я смотрю кино во сне.
— Интересно, какие же вам картины снятся?
— Все больше военные.
— Скучно. А про любовь?
— Спасибо за хлеб-соль. До свиданья. — И он уходил в бригадную палатку, на покой, оставляя в полнейшем недоумении эту миловидную девчонку.
А с восходом солнца он уже снова был на объекте. Только труд исцеляет от всех недугов. Только в труде пропадает то ощущение неравенства, даже унижения, что с недавних пор испытывал Федор, думая с Надежде Николаевне Бороздиной.
Строительство амбулатории подвигалось ходко. Знойное июльское солнце вовсю помогало бригаде Герасимова: не успеют ребята оштукатурить очередную комнату, как уже готова для побелки предыдущая. Раствор твердеет будто под рукой, а краска высыхает на половицах, как вода. Золотое время! Окна открыты настежь, двери широко распахнуты, — и струится по коридорам, настоенный на полынке, душистый, чуть горьковатый вольный ветерок.
Начиналась отделка фасада. Федор сам взялся за краскопульт: надо же попробовать, что за штука. Ого, куда хватил! Приноровился, слегка упираясь в стойку деревянного заборчика, и начал покрывать карниз тончайшей розовой пылью. Она вспыхивала, гасла, снова разгоралась под самой крышей, — кажется, вот- вот займется весь угол дома.
Усердие его было оценено Братчиковым. И когда Витковский, по совету Захара, решил все-таки отпраздновать пятилетие совхоза, среди приглашенных оказался и Герасимов.
Директор выбрал для торжества берег Южного озера. Тут была вековая целина, которую еще не успели распахать. Федор добрый час бродил по ковылю, пока собирались гости: машины все прибывали — со стройки, из геологической экспедиции, с центральных усадеб других совхозов. Приехал Братчиков с Надеждой Николаевной. Вслед за ними подошел автобус геологов. Витковский особо почтительно встретил Журину.
У каждого были свои знакомые, и скоро весь этот шумный табор разбился на небольшие группы. Только Федор чувствовал себя здесь лишним. Он поглядывал со стороны на Бороздину, по-свойски рассуждавшую в компании директора и Журиной. Витковский был в парадной форме, весь высвеченный золотыми бликами. Вот ведь как устроен мир: для женщины, если она тем более красивая, не существует никакой субординации.
Когда гости сели за простые дощатые столы, специально сделанные для такого случая, Федор очутился на самом неудобном месте, откуда он уже не мог видеть ни Надежду Николаевну, ни генерала. Он рассеянно слушал вступительное слово Витковского, приветственные речи, поздравительные телеграммы, и каждый раз начинал аплодировать с опозданием. Хорошо, что на него никто не обращал внимания.
И только выпив две стопки водки, он повеселел, встряхнулся. Теперь бы неплохо, пожалуй, и песню затянуть, да неудобно первым.
Его выручил Алексей Викторович, начавший уверенно, свободно, свою любимую — о Ермаке. Федор выждал немного и присоединился третьим или четвертым. Никогда еще в жизни не пел он так, как сегодня. И эта дикая необжитая степь, и это летнее сверкающее небо, и этот нестерпимый блеск озерного разлива настроили на такой высокий лад, что Федор даже не заметил, как Братчиков уступил ему и как он сам стал запевалой.
Когда песня была спета до конца, Витковский подошел к нему, подал руку, сказал негромко:
— Ну, спасибо, старшина, порадовал...
И Федор как-то сразу отрезвел, опомнился, точно он пел один и для себя, совершенно позабыв о генерале, о Бороздиной, о всех этих людях.
Потом, когда молодежь с удовольствием закружилась на ковыле, лучшем из всех паркетов, и когда
