Пролежала больше месяца, каждое утро выслушивая одни и те же наставления врачей, как надо беречь себя.
Поправившись, она разыскала в бумагах матери листок похоронной. Не сразу дошло до ее сознания, что Михаил убит 13-го сентября, а извещение подписано 14-го октября. Значит, у кого-то не поднималась рука, чтобы вывести эти привычные горькие слова. Кто-то пощадил ее, Наталью, отодвинув беду на целый месяц. Она получила за это время последние два письма от Миши и сама отправила ему с полдесятка — уже мертвому.
С тех пор прошло семнадцать лет.
После кончины матери Наталья взяла все заботы о братишке на себя. Работала и училась на геологическом факультете Уральского горного института. Чем труднее было, тем незаметнее текло время. Окончив институт, стала различать отдельные месяцы, недели, дни. А потом, когда и Анатолий поступил в университет, когда все обязанности ее перед отцом и матерью были выполнены, время и вовсе сбавило свой ход.
Золовка, и та удивлялась самоотрешенности невестки. Но чтобы начать другую жизнь, нужно большое чувство. А его нет. Зачем же обманывать себя? Только молодость способна делать себе скидки...
«Война по-разному обездолила многих женщин, — думала Надя, — но есть общий знаменатель их бед — женское одиночество».
— Ох, кто это? — Наталья обернулась, услышав близкий всплеск воды от весел.
К берегу подходила лодка: за рулем сидел Братчиков. Надя издали узнала дядюшку, привстала. Но кто был за веслами, в майке-безрукавке и в военной фуражке набекрень? Накинув халат, она подбежала к лодке.
— Знакомьтесь, — сказал Алексей Викторович, выбравшись на берег.
— Витковский, Павел Фомич, — подал руку его спутник.
Они подошли к Журиной. Надя познакомила ее с Алексеем Викторовичем, Алексей Викторович — с Витковским. Он мягко пожал Натальину руку, чуть наклонившись, — и она увидела синеватый след от порошинок на его упрямом подбородке.
— Сейчас мы угостим вас царской ушицей! — объявил Алексей Викторович.
Мужчины пошли к лодке. Наталья, улучив момент, начала поспешно одеваться, недовольная тем, что выходной день неожиданно испорчен.
3
Захар Александрович сам был новичком в совхозе и, рекомендуясь новому директору, сказал с иронической улыбкой: «Наш брат, секретарь, привык считать, что до него никакой истории не было, а если и была, то плохая история!» Витковский рассмеялся, впервые услышав это изречение — шутку бывалых партработников.
Прошлое Витковского легко читалось по муаровым ленточкам на кителе: был под Москвой и на Кавказе, участвовал в боях за Белград, Будапешт и Вену. Да и имя его не раз мелькало в приказах Верховного Главнокомандующего. Другое дело — он, Захар. Правда, он двадцать лет проработал секретарем райкома, тем паче в войну, в таком районе, который кормил, пожалуй, два-три корпуса. Во всяком случае, он так и остался до конца войны в запасе: кто-то должен был бесперебойно снабжать хлебом фронт.
И вот недавно Захар, что называется, вышел в тираж. Может, он бы еще поработал, если бы в области не началось укрупнение районов. Попал под реорганизацию и его, Захара, пригородный район, крепкий, давно обжитый, как хороший двор у рачительного хозяина... На партконференцию приехали секретарь обкома и заведующий сельхозотделом. «Теперь пойдут дипломатические переговоры», — заключил Захар.
Когда он остался в кабинете вдвоем с секретарем обкома, тот замялся, не зная, как видно, с чего начать.
— Слушаю вас, Роман Андреевич, — деликатно подтолкнул его Захар.
Секретарь обкома положил недокуренную папиросу в пепельницу, но тут же взял другую, чиркнул спичкой.
— Посоветовались мы у себя на бюро и пришли к выводу, что пора тебе, Александрыч, менять географию.
— Так, так... Мне не привыкать странствовать по области. Куда же меня теперь?
Секретарь обкома отвел взгляд, глубоко затянулся, спросил как бы между прочим:
— Тебе сколько уже?
— Пятьдесят четыре, — сказал Захар, утаив на всякий случай добрую половину пятьдесят пятого.
— Поработал ты, дорогой Александрыч. Спасибо, от всего обкома спасибо.
— Так вы это меня, что называется, совсем?..
— Совсем.
— Вот так новость... За что же, а? Средненький район, да? Средний уровень? Не похоже. Район из первой десятки в области. Пусть шагаем мы не очень ходко, но, черт побери, без остановок. У других то подъем, то спуск, то подъем, то спуск — тем паче, в животноводстве. У нас нет этой м о р с к о й болезни. А если не круто берем вверх, так это понятно: район-то был фактически запущен. Помните, наверно, сколько тут сидело уполномоченных? А заготовителей? Чуть ли не на каждого колхозника — заготовитель!
— Я сказал: мы довольны твоей работой.
— Вижу, вижу, как довольны. Спасибо тебе, старик Захарушка, и подавай в отставку, пока не поздно!
— Ты поработал на своем веку. Теперь очередь за твоим соседом. Он помоложе.
— Деревня не невеста, секретарь не жених. Тут неравный брак определяется не возрастом, а кое-чем другим.
— Повторяю: у нас нет к тебе никаких претензий, — мягко и тихо говорил секретарь обкома, уже ругая себя, что поддержал другую кандидатуру. — Мы подыщем тебе в городе работу поспокойнее, дадим квартиру со всеми удобствами, с газом...
— Живи, мол, и не тужи, хватит, помотался по хлебозаготовкам. Эдак можно и прослезиться от старческого умиления! Да на кой черт мне эта газифицированная обитель отставника? Особенно теперь, когда в деревне, стало работать полегче.
— Не горячись.
И Захар умолк, ссутулился. Роман Андреевич с сожалением приглядывался к нему, не находя тех немногих слов, которые могли бы ободрить его сейчас.
— А может, пошлете меня в какой-нибудь совхоз?
— Пожалуйста, выбирай любой.
— Серьезно?
— Вполне. Уважим твою просьбу. Но лучше бы отдохнуть тебе, — Роман Андреевич старался сгладить впечатление от своего нечаянного п о ж а л у й с т а.
Взгляды их встретились, Захар грустно улыбнулся, поняв окончательно, что дело тут не в возрасте, если ему с такой готовностью предлагают работенку меньшего масштаба.
— Вот теперь все стало на свое место, — глухо сказал он и отвернулся, чтобы не смущать и без того смутившегося Романа Андреевича.
— Какой же ты мнительный, не знал.
— Старого воробья на мякине не проведешь. Но я не обижаюсь на вас. В конце концов масштаб партийной работы измеряется не пространством, а временем, точнее, отношением к нему.
— Ладно, не сердись, Александрыч. Пойдем на бюро, пора...
Секретарь обкома сдержал слово: через неделю Захар выехал в совхоз «Гвардейский» — в самый дальний, юго-восточный угол области. Это было крупное хозяйство: посевная площадь не уступала иному району. Еще недавно совхоз пользовался громкой славой — шутка ли, сдавал полтора миллиона пудов
