Не сразу разобрались печенежские князья, куда делась конная дружина урусов, и только когда разглядели у себя за спиной мелькание факелов, услышали жуткий волчий вой и дикое ржание гибнущих коней, поняли, какую беду принесла им эта ветреная облачная ночь. Вскочили в седла те, кто коней держал у кибиток. Скорее! Скорее туда, где носятся эти ночные духи с огненными факелами! Быть может, удаст ся еще отбить хоть часть поводных коней, наказать урусов за дерзость. Урусы погнались за табуном и сами попали в капкан: из угла между крутоярьем и рекой им уже не вырваться к городу!
Взметнулись ввысь огнем тревожные костры у открытых ворот.
— Ярый! — закричал Янко. Но Ярый его не услышал.
— Ярый! — снова закричал Янко и коня ударил, настиг сотенного у самого обрыва. — Воевода зовет нас. Печенеги по шли приступом.
— Идем, идем! — отозвался Ярый и повернул коня от кручи. — Все ко мне! Факелы в овраг! — и Ярый, надрываясь, по-волчьи трижды прокричал во тьму, созывая воев сомкнуться в тесный строй. И вот уже факелы брошены в овраг на темные кусты и на груды конских трупов. Затаилась русская дружина, вдруг растворившись во мгле предутреннего часа.
Янко до боли в глазах вглядывался во тьму — не подошли бы нежданно находники, не встали бы рядом, готовые к сече. Для бережения потянул из-за спины лук, а потом на тетиву положил стрелу, чтобы тут же пустить ее при нужде.
— Теперь и нам пора! — проговорил воевода Радко и повернулся к Михайло. Они стояли рядом, у моста через ров, а ров влево переходил постепенно в треховражье, разрезая кручу правобережья до самой реки и тем надежно прикрывая тыльную, ирпеньскую часть крепости.
Михайло пристально глянул в сторону печенегов, но русских конников уже не было видно за отсветами сторожевых костров. Было жарко — то ли от волнения, то ли от этих вражеских костров, которые вздымались в небо все выше и выше, поглощая брошенный в огонь сухостой. Доносились крики печенежских военачальников, созывавших свои сотни, скакали посыльные, щетинились густые ряды копий с конскими хвостами у сверкающих наконечников.
— Как повернутся на нас печенеги, — напутствовал воевода, — ты, Михайло, выводи ратников и становись по левую руку, от ворот и до оврагов, чтобы не обошли со спины. Стоять надо, пока Ярый не вернется к Белгороду.
Воевода дал знак рукой, и дружина вышла из крепости, встала перед раскрытыми воротами. Огнем отсвечивали продолговатые красные щиты, и лица воев каменели в ожидании нелегкой сечи. Вперед поспешно выбежали проворные лучники и первыми ударили по находникам.
Стрелы русичей упали на спину печенежского войска нежданно — степняки готовились кинуться на конную дружину, полагая, что в городе нет больше воев. Вновь смешались печенежские князья, не зная, что предпринять: то ли искать во тьме невесть куда пропавших всадников, то ли ринуться на крепость и ворваться в нее, благо дружинников у ворот совсем мало. Пересилило второе желание. Полки повернули на Белгород.
Колючей смертной вьюгой хлестнули им в грудь безжалостные стрелы. Лучники пятились, опустошая колчаны, теряя товарищей, гибнущих от печенежских стрел, потом отошли под стены крепости.
— Настал и наш черед, други! — громко прокричал Михайло, тряхнул копьем над головой и первым шагнул на мост.
Ратники, сгоняя холодное оцепенение в мышцах рук и ног, взбадривая себя криками, тронулись следом.
— За Русь!
— Смерть находникам! Смерть ворогу!
За Михайлой вышел первым Антип, а потом и Могута, подняв над собой тяжелый, шириной более ладони, меч — Михайло специально для него ковал. Густо пошли на сечу белгородские ратники, широко загородили путь печенегам от ворот и влево до крутоярого, темного ночью оврага. Ударилась сталь о щиты и шеломы, а кто не успел закрыться, тот уловил в последний миг жизни, как сверкнул булат над головой.
— За Русь! За кров предков наших! — кричал Михайло, сокрушая наскакивавших печенежских нукеров. Рядом с ним бился воевода Радко.
— Железная рука у тебя, Михайло! — похвалил воевода, но Михайло не обернулся на голос: новый ворог встал перед ним. И все же отметил, что воевода перешел в центр дружины, имея теперь по правую руку дружинных воев, а по левую — белгородских ратников. И еще подивился Михайло, на время отбившись от двух печенегов, великому мастерству воеводы. Отменный мечник, Радко легко, словно обучая небывальцев, вращал тяжелым щитом, сберегая силу правой руки только для одного, рокового удара.
Против каждого русича было и два, и три печенега. И больше было бы, но подступиться не могли: глубокий ров и овраг не давали возможности обойти белгородцев. В грудь не пробиться — стеной сомкнулись щиты, а из-за щитов тяжелые копья бьют, на место павших из задних рядов становятся свежие дружинники и ратники. А вскоре и лучники вновь подо спели к сече, сменили пустые колчаны на полные и встали на валу под стеной. Сверху, почти в упор, секут стрелы русичей в ответ на сотни ядовито жалистых стрел печенегов.
Пешие находники не выдержали сечи, отхлынули прочь — роздых взять, сменить уставших и раненых. А русичи тем временем новые копья взяли, взамен изрубленных мечами и секирами.
— Слышу топот конных, с правой руки, — громко оповестил Михайло, отыскивая взглядом воеводу Радка. Воевода откликнулся:
— Слышу и я. Тимарь со своими полками идет сюда!
Михайло подергал плечами под кольчугой, чтобы мокрое платно отстало от тела. Торопливо осмотрелся, отыскивая глазами своих товарищей. Ратай Антип неподалеку рукавом лицо вытирал, влажные черные волосы выбились из-под шелома. Чуть впереди Антипа брат его Могута на обнаженный меч облокотился и смотрит в сторону Перунова оврага — то ли Ярого высматривает, то ли печенегов поджидает, чтобы закончить прерванную сечу.
«Не надолго нас хватит стоять при такой убыли!» — с горечью подумал Михайло и посторонился — мимо поспешно уносили в крепость побитых белгородцев, уводили под руки тяжелораненых.
Освещенная двумя кострами у ворот, русская дружина казалась печенегам столь малой против их несметного числа, что, едва передохнув, они кинулись продолжать сечу, теперь уже до полного истребления упрямых русов. К высвеченным кострами воротам крепости хлынули стеной черные всадники.
— Сомкнись! — закричал воевода Радко. — Копья — в землю!
Михайло опустился на правое колено, устраиваясь поудобнее. Русичи укрылись щитами, а копья склонили впереди и чуть вверх, на уровень конских шей. Концы копий уперли в землю, чтобы не соскользнули, когда конь ударится грудью.
— Спеши! Гони за смертью! — со злостью выкрикнул Михайло, видя, как на него неудержимо накатывается печенежский всадник, пригнувшись к гриве коня: опасается встречной стрелы.
Тонко хрустнуло, сломалось сухое древко, а над головой Михайлы замелькали копыта вздыбившегося коня. Рухнул замертво скакун, едва не сбил под себя вместе с хозяином и Михайлу.
— Берегись, Михайло! — закричал рядом ратай Антип. Кузнец отпрянул на шаг, щитом едва успел прикрыть голову. Щит дернулся от сильного удара: это уже другой всадник занял освободившееся место перед русичами, да воевода Радко и его сбил копьем, достал через плечо Михайлы. Рядом вскрикнул и повалился на землю под копыта степного коня незнакомый Михайло ратай, а из вспоротой копьем груди на белое платно густо пошла кровь.
Перед строем русичей бились в предсмертных муках израненные кони, выбирались из-под них перемятые и покалеченные всадники, спасаясь теперь не от меча или копья русича, а от тяжелых копыт своих коней, гибнущих в свалке. Печенеги ярились в криках, топтали своих же павших, в неудержимой злобе рубили русичей и рвались к открытым воротам города.
— Мужайтесь, братья! — кричал воевода Радко, подбадривая дружину. — Не ломайте строя! Нам уходить нельзя! Наши братья там, за спинами печенегов! Их дождемся либо костьми ляжем!
Вольга не мог устоять на месте. Сжав в руках сулицу, он суетился на помосте от страха за исход сечи там, под стенами, совсем близко от раскрытых ворот Белгорода. Что будет, если падет дружина? Кто тогда прикроет крепость? Не много дружинников осталось с посадником на стенах, только те, кто были легко ранены у Роси. Лучшие ратники вышли в поле с воеводой. Вольга страшился до гадкого озноба на спине, а глаза, помимо воли, следили за скопищем дерущихся за рвом. Вдруг качнулась людская стена немного от рва, а потом ближняя часть осталась на месте, а дальняя оторвалась и попятилась назад, к сторожевым кострам в степи.
— Василько, смотри! — закричал Вольга и схватил друга за платно. — Смотри, бегут печенеги! Бегуут!
Василько же словно умер: стоял, похожий на каменного бога древних обров,[43] могилы которых нередко встречаются в степях Приросья. Он грудью припал к бревнам частокола, отца ли своего Антипа хотел увидеть в такой массе людей, а может, жалел, что не пустили его в поле, рядом встать. Боян, Бразд и Милята не находили себе места, жались к старшим товарищам, то кричали, радуясь, то с ужасом всхлипывали, видя, как много побитых и раненых русичей вносят в ворота и передают на руки женкам и престарелым мужам.
Торопливо прошел мимо посадник Самсон, взволнованный, сильные пальцы стиснуты в кулаки и заткнуты за широкую перевязь, на которой висит меч. Посадник смотрел то за частокол, где на время прервалась сеча, то на старых белгородцев, которые вносили павших и крепко пораненных в крепость и отдавали родичам, хмурился — во многие избы и землянки этой ночью войдет черная печаль утраты…
— Ох ты! Ох ты! — не сдержался и вскрикнул Вольга: пешее войско Тимаря посторонилось, а конное, быстро сокращая ничейное пространство, навалилось на дружину русичей. А по том все смешалось в кучу человеческих и конских тел. Из этой массы у рва выкатывались и отлетали прочь то по одному, то группами печенежские всадники и зачем-то уносились назад, к своим кибиткам и кострам. Оттуда, из-за стены, из-за глубокого рва, доносились наверх то глухие, то звонкие удары мечей, ржание перепуганных скакунов. А над всеми этими звуками господствовал несмолкаемый крик тысячи людей, умирающих и живых.
И кто знает, долго ли продлилась бы эта страшная сеча, на сколько времени хватило бы стоящих на ногах русичей, не подоспей на выручку застава Ярого. Словно ястреб в утиную стаю — и пух в стороны! — ударила конная дружина русичей, железным клином рассекла отпрянувших в стороны пеших находников, а потом в спины конным степнякам вонзила длинные копья.
Только на малое время отвлеклись печенеги от дружинников Ярого, потеряли их во тьме, а может, решили, что дружина ушла совсем в Киев, как Ярый сумел собрать заставу и ринуться к Белгороду.
Вольга увидел прочь бегущих пеших находников, запрыгал в восторге, хлопая босыми ногами о прохладный в ночи помост.
— Ярый! Ярый! Други, то наши вон! То наш Янко возвращается!
— Уходят печенеги! Уходят! — это Васильке вдруг скакнул на помосте, замахал руками над головой, едва сулицей не задев за голову откачнувшегося посадника. — Сбита их поганая сила! Сбита!
Печенеги убоялись, что русичи, набрав конями большую скорость, опрокинут их конской массой в крутоярые овраги. Они вывернулись из-под удара, отхлынули в обе стороны назад, разворачиваясь на ходу, чтобы теперь самим ударить по конной заставе, прижать ее ко рву и к оврагам. Но ратники Белгорода начали спешно уходить через ворота, уступая свое место конной дружине: когда дело сделано, что за смысл и дальше испытывать горькую судьбу неравной сечи? За спиной Вольги раздался топот многих людей и чей-то крик:
— Место! Место дайте лучникам!
Вольга отпрянул от частокола к краю помоста, пропустил торопливо поднявшихся лучников. Промелькнул мимо них и бондарь Сайга, но на детей не помыслил даже взглянуть, лишь пахнуло от него привычным запахом свежих смоляных стружек. Вольга не видел, как падали печенеги под русскими стрелами, зато ему было хорошо видно, как входила в крепость дружина и конная застава.
— Что же мы стоим здесь? — спохватился Вольга. — Бежим к воротам. Своих встречать надо. Все ли живы?
