«Сидеть бы мне теперь вместе с Парфеном Стрифной в Киеве, за высокими стенами да под защитой дружины княжеской, ждать светлого часа послужить божественному василевсу… Эх, брат Харитон, что надумал ты!»
Печенежские посланцы с князем Анбалом все не возвращались.
Черниговского торгового мужа Глеба первым заметил Вершко — тот спешным шагом шел от зарослей Ирпень-реки, а пообок с ним два верховых печенега. Шел в добротном корзне алого цвета, в куньей шапке, под распахнутым корзном на дорогом поясе покачивался меч в черных ножнах.
— Смотрите, други, еще один посланец к печенежскому кагану, — прошептал изумленно Вершко и тронул Михайлу за плечо. — Должно, воевода послал к нам нечто важное сказать…
До черниговца было уже полсотни шагов, он видел посланцев, но шел мимо, не делая попытки свернуть в их сторону. Михайло вскочил с примятой травы.
— Зачем он здесь?
— При оружии и не бьется с находниками! — подал голос Ярый и тоже встал на ноги. — Не похоже, что к нам послан…
И тут Михайло вспомнил недавнее вече, крики черниговского мужа открыть ворота перед печенегами, за пожитки спасти свою жизнь.
— Неужто измену затеял черниговец? Неужто хитростью из крепости ушел, теперь спешит тайну нашего города ворогам выдать?
— Изловить надо! — Згар сделал попытку кинуться наперехват черниговцу, с ним же и остальные пять дружинников, но Михайло остановил их.
— Того делать нельзя, Згар. Печенеги догадаются, что пришел черниговец с важной вестью, не дадут подступить к Глебу. — Михайло повернулся к Ярому — сотенный нервно теребил руками пояс, но ни меча при нем, ни тугого лука нет сразить продавшего своих единоверцев.
— Стойте здесь, как и подобает стоять посланцам, будто вам до черниговца нет никакого дела. Он — мой кровник!
Михайло перекрестился и решительно направился к Глебу.
Глеб чуть замедлил шаг, на продолговатом загорелом лице только на миг легла печать озабоченности, которая тут же сменилась вызывающей дерзостью — что же предпримет доверенный воеводы Радка? Не на вече они теперь, а в поле. Да и без меча идет к нему кузнец! Сопровождавшие его печенеги остановились, не осмеливаясь копьем в спину подтолкнуть, чтобы шел далее: видели, не простой урус вышел из города и торопится к кагану.
— Зачем ты здесь, черниговский гость? И что задумал, оставя город и направляясь к Тимарю? — Михайло заступил дорогу, встал крепко, не обойти, силу не применив.
Глеб вызывающе усмехнулся, помедлил, раздумывая, говорить ли с кузнецом, но не совладел с нервами и вспылил:
— Не твое дело мои поступки судить, простолюдин! Иду к кагану выкупить свободный путь до своего Чернигова. До вашего города мне дела боле нет!
— Отсчитай нужное число гривен, и я сам войду в шатер кагана с твоей просьбой. Воевода Радко только мне дал слово говорить с печенежским князем.
— Как задумал — так и сотворю! — выкрикнул черниговец, уперев руки в пояс. — Сойди прочь с дороги, или я вспо мню твой вызов на судное поле! Смерть себе ищешь раньше срока!
— Русь вознамерился предать? Мнишь, взяв Киев, печенеги до Чернигова не дойдут? И не гривнами намерен, вижу я, откупить себе волю, а тайну Белгорода выдать находникам…
Глеб ступил навстречу, угрожающе крикнул, прервав Михайлу:
— Поди прочь с дороги, не то порешу!
Михайло не отступил, начал развязывать пояс поверх корзна.
— До кагана тебе надо еще дойти! Биться будем на кулаках до смерти! — Михайло сердито глянул на остановившегося в недолгом раздумий черниговца, скинул голубое корзно. Глеб снял кунью шапку, свернул и положил на траву корзно, отстегнул пояс. Делал все это медленно, словно все еще надеялся, что кузнец Михайло устрашится судного поля и уйдет прочь с дороги: голыми ли руками сдержать сильного мужа, на поясе которого висит острый меч? Усмехнулся зловеще, наблюдая, как Михайло проворно закатывает рукава длинного платна.
— Готов ли? — спросил Михайло, становясь боком к супротивнику.
— Ну так смерть тебе, простолюдин! — с презрением выдохнул черниговец, выхватил меч из широких ножен и ступил на шаг вперед.
Михайло с пустыми руками оказался против меча. Услышал, как за спиной выкрикнул что-то угрожающе Згар, возмущенно зароптали дружинники, но Ярый тут же их начал успокаивать властным голосом.
— Вот ты каков, гость черниговский! Вместо судного поля умыслил подлое убийство! Так не ходить тебе боле по Русской земле!
— На помосте ты и без меча куда как смел был! — издевался Глеб, надвигаясь на Михайлу, который все так же стоял недвижно, загораживая дорогу к Белому Шатру.
«Порешит насмерть и не моргнет подлыми глазами», — подумал Михайло в растерянности, не зная, что же теперь предпринять ему. Сделал последнюю попытку образумить черниговского гостя:
— Коль осталась в тебе хоть малая доля совести, садись среди нас! Вместе в Белгород возвратимся, и никто тебя бранным словом не упрекнет. Одумайся, Глеб, ведь не варяжич ты и не булгарин с далекого Итиля![65] Одной земли мы дети!
— Смерть тебе! — выкрикнул черниговец на слова Михайлы и резко взмахнул мечом. Михайло отпрянул в сторону, успел скрутить корзно в тугой узел и свернуть его вдвое — отбить меч предателя было нечем. Он мог положиться только на силу ног и ловкость тела. Надо выбрать короткий миг, когда меч черниговца после взмаха окажется у ног, чтобы тут же сойтись грудь в грудь и задушить ворога руками, как душат змею, перехватив ее за головой.
Единоборцы, словно два настороженных барса, ходили по траве кругом, и Михайло видел за спиной черниговца то посланцев с Ярым впереди — стоят, закаменев от напряжения, — то нукеров кагана и Белый Шатер на холме, то далекий Белгород с крепкими воротами, за которыми скрылись посланцы кагана. А теперь вот за спиной черниговца видны вновь густые и разноцветные уже заросли по берегу Ирпень-реки: крикливая сорока металась с ветки на ветку низкорослого карагача…
Нукеры кагана — нежданный поединок урусов был им в забаву — криками подбадривали единоборцев. Впереди рослых печенегов толмач Самчуга с удивлением взирает на знакомого ему важного русича, нежадного на арабское серебро. Михайло, заглушая крики черниговца — не проболтал бы чего о Белгороде! — кричал:
— Смерть тебе, кровник! Смерть на этом судном поле!
Несколько раз он скрученным корзном удачно отбивал меч черниговца в сторону, но все же тот сумел достать левое плечо: сквозь разрезанное платно потекла кровь. Михайло понял, что безоружным долго не устоять. Ему ведь надо не себя спасти, а, напротив, врага удержать! Но чем? Как?
«Самая малая оплошность и…» — Михайло подобрался, напружинил сильные ноги. «Свалит меня ворог, кто тогда остановит Глеба? Кинется Згар безоружный и сам ляжет… Либо печенеги вмешаются, погибнут посланцы, все помыслы воеводы Радка порушат, и крепости не стоять долго!» И вновь отпрянул на шаг — меч со свистом сверкнул на вершок от лица перед самыми глазами. «Бог неба, не выдай ворогу на погибель», — прошептал про себя Михайло.
Острая боль обожгла взмокшую от напряжения грудь — меч взрезал платно, кровь смешалась с соленым потом… Михайло прикрыл пораненное мокрое место левой ладонью — благо, рана неглубокая, устоял на ногах.
— Подлый душегуб! Преступник древнего закона! Да расступится под тобой земля! — выкрикнул Михайло, чувствуя, как липкий туман усталости — не физической, но душевной — начал обволакивать голову, застилая глаза легким и невесомым пологом.
И вдруг за спиной гортанный выкрик:
— Возьми, урус!
Глухой удар у правой ноги, и Михайло едва не споткнулся о длинное печенежское копье, которое вонзилось в землю рядом с ним.
— Самчуга! — выкрикнул благодарный Михайло. — Да спасут тебя боги земли и неба!
Он выдернул из чернозема плоский и широкий наконечник, сжал пальцами теплое толстое древко копья с отвисшим вниз пучком темных конских волос.
Черниговец застыл на широко расставленных ногах. Глаза забегали с широкого наконечника копья на лицо Михайлы, словно отыскивая в напряженных его чертах след жалости к нему, Глебу. Недолгая растерянность сменилась испугом — мечом копья не пересилить, тем более у такого опытного ратника, каким был кузнец Михайло.
— Вот теперь и будет решать нашу судьбу судное поле, — выдохнул Михайло с видимым облегчением. — Одумался, изверг?
— Нет! — от ярости черниговец уже не владел собой. — Нет! Все едино, всех вас ждет смерть от неминуемого…
Это были последние слова человека, надумавшего изменой добыть милость у находников, — Михайло не дал ему времени докончить.
Кузнец, забывшись, утер пот со лба левой рукой, которой перед этим прикрывал рану на груди, — лицо испачкалось собственной кровью, пришлось подолом платна вновь утираться. Когда поднял глаза, увидел кагана. Потревоженный криками, он вышел из Белого Шатра. Рослый нукер, размахивая в опущенной руке копьем, бежал узнать для повелителя степей причину шума и кто лежит поверженным на земле.
Михайло, не глядя в искаженное смертью лицо черниговца, выдернул из сильных, стиснутых пальцев меч, подобрал алое корзно, кунью шапку, пояс с ножнами. С пояса Глеба снял тяжелую объемистую кису с золотом и серебром, подошел к Самчуге, рядом с которым остановился и посланный каганом нукер.
— Убит мой кровник, черниговец Глеб, — пояснил Михайло: знал, что его слова непременно дойдут до Тимаря. — Много раз люди моего и его родов сходились на судное поле решать спор единоборством. Но у этого человека сердце не барса, а змеи. Он выследил меня, безоружного посланца, и пришел убить. Спаси бог тебя, добрый печенег, и прими в награду пожитки врага моего — таков старый обычай: пожитки убитого достаются победителю. Без твоей помощи через коварство черниговца лежал бы на земле я. — Михайло протянул Самчуге шелковое корзно, кунью шапку, пояс с мечом.
— Золото передай твоему повелителю! Проси от меня принять этот дар за то, что дал свершиться русскому обычаю и не помешал нам довести единоборство.
Самчуга, не скрывая радости, принял от важного уруса такое щедрое подношение и поспешил на холм. Упал перед каганом ниц и что-то долго говорил, указывая рукой себе за спину. Михайло терпеливо стоял над поверженным предателем, выказывая тем самым кагану, что ждет его воли отойти к своим посланцам. Саднили побитые места на груди и плече, вновь к ногам подступила неприятная слабость, тяже стью и туманом заволакивало голову — хотелось скорее присесть на прохладную траву, унять кровь и лежать недвижно, сил набираясь.
Самчуга оставил кису черниговца у ног кагана и бегом спу стился с холма. Заговорил торопливо, не опасаясь, что кто-то из нукеров поймет их разговор:
— Великий каган дозволил мне снять с твоего врага прочие пожитки и похоронить его. Он сказал: «Пусть урусы перебьют друг друга, наши стрелы целее будут! Нет многотысячного полона — и один купец не полон!»
Михайло еще раз поклонился толмачу Самчуге за выручку.
— Копье это возьму себе на добрую память. Когда будет мир между нашими городами, Самчуга, с великой радостью приму тебя в своем доме, — и пошел неспешно к посланцам. Ярый не выдержал, ступил ему навстречу.
Зажимая ладонью раненое плечо, Михайло посмотрел на Белгород — ворота по-прежнему закрыты. Что делалось в родном городе в этот час, он не знал, и тревога, будто холодным льдом, наполнила его душу.
Хитрость старейшины Воика
