Но долго побыть в покое не удалось — вызвали на Петровку. Показали кукольный глаз, много говорили. Мельник молчал. Стали кричать, угрожали. Федор все отрицал. Пообещали беду. Федор Ильич понял, что у следствия на него ничего нет, пожал плечами и стал равнодушно разглядывать стенку. Скоро он получил пропуск на выход и вышел.
История с ментами и стеклянными глазами бандита окончательно расстроила Мельника. Он доделал десяток глаз-камер (точнее, девять копий одного и того же светло-синего глаза) и стал размышлять о дальнейшем. Было ясно, что из криминала надо срочно бежать.
Мельник попытался тайком от бандитов устроиться куда-нибудь по-честному. Измучился. В какую организацию ни придет со своими изобретениями — на следующий день звонок: мол, и эти под нами…
Помыкался Федор и понял, что с электроникой ему покоя не будет, а свою фирму открывать по этому делу вообще бесполезно — моментально будешь «под ними». К тому же помощники босса стали над Мельником подтрунивать — мол, ментов испугался, а в последнем разговоре даже предупредили: рот на замок.
Долго Федор думал, но выход нашел только один — зарыть свой талант в землю и заняться другим. Чем-то, что большим бандитам неинтересно. Так появилась «Булочная». Правда, ее появлению предшествовал алкоголизм. Федор довел себя до последней стадии, ему уже черти зеленые мерещились и руки тряслись непрерывно. Бандиты хотели Мельнику помочь, оплатить суперлечение, но по невменяемости бывшего гения поняли, что толку от него больше не будет. Молодой босс лично приезжал к Федору убедиться, что это конец. Мельнику дали денег, выходное пособие и отправили на заслуженную бандитскую пенсию. Отстали от него бандиты совсем. К чему им алкаш на последней стадии, они ведь серьезные люди.
Когда Федор заметил мутным алкоголическим взором, что бандиты исчезли, он неимоверным усилием воли взял себя в руки и стал бороться с алкоголизмом. Ушло на это больше двух лет. Но зато исцелился Мельник абсолютно, до такой степени, что в процессе самой увлекательной пьянки мог остановиться и больше не пить.
В трезвую голову Федора зачастили всякие мысли. Много чего он перебрал и остановился на скромном магазине с хлебным уклоном: прибыль какая-то будет, не астрономическая, правда, зато и для криминала не очень привлекательный куш. Мелочевка бандитам неинтересна, они мыслят масштабами государственными. К тому же поговаривали, что у большого пахана слегка поехала крыша и он уехал надолго лечиться за бугор. И что еще важно, подружился Мельник с начальником местного отделения милиции. Отделение хоть и мелкое было, да начальник серьезен, с бандитами у него свои договоренности были. Как он договорился, неясно, но, видно, в отсутствие главного босса это было полегче. Очень был ему Мельник признателен. Готов был… ну… не душу, конечно, продать, но молить за его здоровье всех кого только можно.
Через две недели после возникновения идеи Мельников прицепил над булочной вывеску и открыл заведение, сразу привлекшее местных жителей запахом свежего хлеба, из которого не украдено все живое.
Постепенно дело окрепло и позволило Федору завести небольшое кафе, тут же, в том же подъезде. Прорубили дверь пошире, сделали ремонт, пристроили ко входу вместо арматурной более приличную лестницу и стали вовсю радовать население.
Глава третья. МЕЛЬНИК И ЕГО СМЕРТЬ
Кафе окрестили «Мельницей». Официально. А под это дело и булочную переименовали. Над заведением водрузили новую вывеску «два в одном», присобачили к ней вырезанную из фанеры и красиво покрашенную лично Егором мельницу в человеческий рост и устроили торжественное заседание.
Гости радостно упились, а одно местное чучело, худое, как игуана, попыталось сразиться с мельничными лопастями, за что было нещадно избито усердными прихлебаями и пинками изгнано с праздника вместе с прилипшей намертво кличкой (угадайте с трех раз).
Крылья мельницы это идальго все же успело попортить, так что на следующий день пришлось восстанавливать. Потом Егору пришла в голову мысль устроить крылья вертящимися — моторчик там, батарейки, или от сети, они же легкие, крылья, мощности много не надо, — а еще сделать на них светящуюся решетку, как паутинку, из тонких неоновых нитей.
Отцу идея понравилась, и лопасти завертелись, орошая мглу спальной улицы теплой неоновой жизнью, — вертелись, правда, неторопливо. Мельников старший и тут порезвился — смастерил прибор, который с помощью сверхчувствительных микрофонов ловил звук человеческих голосов и превращал в электроэнергию; таким образом, когда в «Мельнице» были люди, лопасти крутились, а после закрытия — нет. Разумеется, когда было нужно, они могли работать и от обычной электросети или водородных батареек.
В кафе и за хлебом люди стали ходить существенно чаще (особенно по вечерам) и даже приезжали из соседних районов. Вскоре одна местная поп-знаменитость федерального масштаба сняла около «Мельницы» 3D-клип, после чего посидеть за столиком заведения Мельника стало нормальным делом молодежи едва ли не всей фёрстпрестольной. «Мельница» стала модным местом, несмотря на территориальный идиотизм.
Ну и хватит о «Мельнице». Поговорим о семье. Матери у Егора не было. То есть не то чтобы ее не было совсем — когда-то она, говорят, была, но давно, еще до его рождения. Отец на вопросы о матери отвечал грубовато: мол, преставилась и похоронена неведомо где, в тридевятом царстве; добрые люди, соседи, по-своему понимая молчание Мельника, сплетничали насчет побега с любовником и прочих подобных вещах; это все были слухи, толком же никто ничего не знал.
Егор даже фотографии своей матери никогда не видел — не было в доме ни одного ее изображения. Братья вели себя, как отец, — отмалчивались или крысились и умолкали, если даже за минуту до этого были похожи на Цицеронов.
Братьев у Егора было двое и оба старшие: один на семь лет, другой — на пять. Старший-средний — полненький лысоватый брюнет — жил по понятиям, старший-старший — высокий и узкогрудый, с большим выпуклым лбом — понятия не имел, как надо жить, и работал сначала мелким инженером на крупном заводе, а потом крупным инженером на мелком заводе.
Что интересно — когда дела у отца на «Мельнице» завертелись, оба брата незаметно подтянулись поближе и зачастили на огонек: то папу проведать, то о себе рассказать. Ну и, понятно, им, как всяческим блудным, оказывал батяня почеты и уважения.
Егор не то что переживал или не одобрял таких изменений в семейственной жизни, не то чтобы ревновал, но было ему как-то обидно. С отцом отношения натянулись. После Егорова новаторства Мельник стал вроде больше прислушиваться к младшему, больше поручать ему дел. Егору это понравилось. Он стал фантазировать, как бы сам управлял «Мельницей», когда отцу все это вдруг надоест. А тут — братья. Егор, понятно, насупился. И отец к нему охладел. Так казалось. Да так и бывает. Вспомните дурного теленка. А может, что-то другое сыграло. Например, мнение братьев.
Братья на Егора реагировали кисло, считали раздолбаем и тюфяком. Внешне относились нормально, но прежде всего блюли свои интересы. Когда речь заходила о том, чтобы поделиться или помочь, становились братья как тролли под солнечными лучами из сказки про хоббитов — твердокаменными. Но в целом относились неплохо. Выпить там, языки почесать, уму-разуму поучить, по-родственному.
Егор своих братьев любил. Несмотря на их полную и не раз доказанную ублюдочность. Чувствовал, что не чужие, и закрывал глаза на фальшь-лицемерие, которые проявлялись у каждого по-своему.
Средний, скажем, был пафосен и дидактичен, напирая на желание Егору добра и предлагая брать пример. Он в совершенстве владел феней и любил это подчеркнуть. Помогать не любил принципиально, считал, что настоящий мужик должен быть «селф мэйд мэн».
Старший-старший был с Егором помягче, в основном сетовал на судьбу и умолял не повторять его ошибок, по крайней мере — не жениться так рано. Любил цитировать «писателя Андрея Балконского»: «Никогда не женитесь, мой друг…» И добавлял: «Сильно рано. Так он Безухому говорил». И поднимал указательный палец. Как отец. Шутил, таким образом, интеллигентно.
Оба врали, и Егор это знал. И оба чего-то хотели. Этого Егор не понимал и просек значительно позже,
