этот капитан Игумнов… Неужели что те французы, что проехали недавно через Томск? Вероятно, они… Ужасно неприятно… Надо, однако, хорошенько расследовать…
Губернатор взволнованно позвонил.
— Пошлите ко мне чиновника особых поручений господина Добровольского.
Через несколько минут в кабинет администратора вошел представительный молодой человек в форменном фраке.
— Николай Петрович, — торопливо обратился к нему начальник губернии, равной по пространству половине Франции, если не больше, — прочтите-ка, что мне пишут.
Чиновник взял поданное ему губернатором письмо, прочитал и возвратил назад с почтительным поклоном.
— Что скажете? — продолжал губернатор.
— Почти наверное можно сказать, ваше превосходительство, что это те самые путешественники, которые недавно проследовали через наш город и проездом нанесли визит вам.
— Как же быть?
— Надо расследовать на месте. Все может быть. А вдруг окажется, что Игумнов прав?
— Вы видели их? Знаете?
— Как же не знать, ваше превосходительство? Мы были друг другу представлены.
— Так вот что, голубчик Николай Петрович… Поезжайте немедленно, на курьерских, в Ишим и распорядитесь. Если действительно ошибка — передайте этим господам от меня — слышите, от меня, — что я очень сожалею и извиняюсь. Как только приедете, немедленно телеграфируйте мне, что и как… Кроме вас там на месте никто не может удостоверить их личности… Поезжайте же с Богом.
Чиновник особых поручений откланялся, и через десять минут его сани тройкой уже неслись во весь опор по дороге в Ишим…
Он ехал всю ночь, останавливаясь лишь для перемены лошадей, и наутро, как снег на голову, явился в этап.
Рано утром арестованных путешественников, едва они успели проснуться и позавтракать, вызвали в канцелярию острога. Там уже были в сборе все острожное начальство, ишимский уездный исправник и начальник этапной команды, сам строгий и суровый капитан Игумнов.
Едва Жюльен и Жак вошли в канцелярию, как сейчас же узнали Добровольского, а тот их. Встреча была дружеская, любезная. Послышались восклицания. Губернаторский чиновник обернулся к капитану Игумнову и сказал:
— Конечно, вы действовали по уставу, и все же это чрезвычайно неприятно.
Игумнов молчал. Он был сконфужен.
— Господа, — продолжал Добровольский, обращаясь к путешественникам, — я уполномочен передать вам, что его превосходительство искренне сожалеет о случившемся. Забудьте эту неприятность тем более, что его превосходительство немедленно принял меры к расследованию дела, лишь только узнал о случившемся. Капитан Игумнов, конечно, виноват, но он действовал, во всяком случае, добросовестно; в этом нет причин сомневаться.
Капитан подошел и сконфуженно произнес:
— Извините меня, старика. Уверяю вас, я очень сожалею, что такое вышло… но, право, я думал, что исполняю долг.
Французам стало жаль старого служаку. Они протянули ему руки и заявили, что нисколько не сердится и готовы забыть происшедшее.
Так, наконец, уладилось печальное недоразумение с нашими путешественниками. Им объявили, что они свободны и могут во всякое время получить свой багаж, на который был тоже наложен арест.
Когда все было оформлено и протокол об их освобождении составлен и подписан, Добровольский подошел к ним со словами:
— Господа, я сейчас посылаю губернатору телеграмму с донесением о том, что все улажено. Вместе с тем в этой же телеграмме я намерен сделать ему представление: не проехать ли мне в Иркутск, чтобы лично донести генерал-губернатору, которому подчинена и наша губерния, о случившемся и тем заранее предупредить превратные толки, которые могут до него дойти. Если его превосходительство согласится с моим представлением, то я могу быть вашим попутчиком. Вы ничего против этого не имеете?
— О, напротив, мы будем очень рады! — воскликнули в один голос Жюльен и Жак.
— А теперь, господа, не угодно ли вам пройти в кабинет рядом с канцелярией. Вы можете расположиться в нем, как дома, и вам, если хотите, принесут сюда ваши вещи. Прямо отсюда мы сможем отправиться в путь, как только придет телеграмма.
Добровольский велел принести самовар и угостил путешественников превосходным, ароматным чаем, а они его за это своими консервами, которые сначала пришлось отогреть, потому что они были совершенно холодные.
Завтрак прошел весело. Много болтали, смеялись. Добровольский, как водится, прекрасно говорил по-французски. Он очень удивлялся фантазии французов — ехать в Бразилию сухим путем.
— Это вот все он, — говорил Жюльен, указывая на друга. — Ни за что не хочет ехать морем — и баста! А скажи по совести, Жак, ведь тебе уж надоело путешествовать? Не хочешь ли назад? А?
Жак даже подпрыгнул на стуле и с живостью вскричал:
— Ни за что!
— Как? Это говоришь мне ты? Ты?
— Да, я.
— Вот странная перемена. Да ты ли это, Жак? Уж не подменили ли тебя? Ты стал совсем другим человеком.
— Может быть. Но только я назад возвращаться не желаю. Хотя бы мне пришлось идти пешком по снегу до самого Берингова пролива, хотя бы, мне на каждом шагу приходилось натыкаться на капитанов Игумновых и через каждую станцию сидеть в остроге, хотя бы мне пришлось зимовать в юртах диких чукчей и питаться тюленьим жиром, хотя бы… Одним словом, я во что бы то ни стало еду вперед. Я не держал никакого пари, и ни лично я, ни моя национальная честь не задеты в вопросе о том, доеду ли я до Бразилии сухим путем или нет, но я все-таки заявляю, как американец: go ahead!
— Браво! — вскричали сотрапезники Жака, любуясь его неожиданным энтузиазмом.
— Итак, господа, давайте чокнемся за наше счастливое путешествие, — закончил Жак свой восторженный спич.
Сотрапезники чокнулись и выпили. Добровольский заговорил:
— Господа, ваши сани сломаны. Это, кажется, случилось во время ареста и по вине капитана Игумнова… Вы имеете право требовать вознаграждения… а также и за багаж, большая часть которого попорчена…
— О, что за пустяки… Не стоит об этом говорить, — возразил Жюльен де Кленэ. — Чемодан мой с деньгами и бумаги целы, а это главное.
— Во всяком случае вам в ваших санях ехать нельзя. Знаете что? Я вас довезу до Иркутска в своих. Они у меня просторные, рассчитанные на четырех человек!
— Мы будем вам очень благодарны, Николай Петрович; нам так еще лучше: вдвоем не скучно, а втроем еще веселее.
— Отлично, господа. Стало быть, в путь.
Жюльен де Кленэ и Жак Арно перед отъездом пошли проститься со старостой Михайловым, хлопотам которого они были обязаны скорым освобождением. Они искренне благодарили его, жали ему руку и кончили тем, что крепко обнялись с ним на прощанье. Старик прослезился и пожелал им счастливого пути. В свою очередь они пожелали ему скорейшего облегчения его участи.
Старик печально покачал головой и произнес:
— Только милость государя может изменить мою судьбу, а я этой милости не заслуживаю… Впрочем, за меня хлопочут…
— Не теряйте надежды, Сергей Иванович, не теряйте, — утешал его Жюльен. — Ваша же русская пословица говорит: на милость образца нет…
Отъезжающие сели в сани. Ямщик погнал тройку умеренной рысью, огибая острог. Проехав улицу
