быть, ты проглотил фонограф, который застрял в желудке и разговаривает помимо твоего желания?
— Пить… Гром и молния! Я же говорю, что хочу пить еще, хочу все припомнить; ах, если б ты знал, — проговорил чернокожий.
— Да, я знаю! Знаю даже, что если ты не валаамова ослица, то робеспьерова, которая пила, пила… пока в поговорку не вошла[118].
— Не говори глупостей, подай бутылку, — простонал негр, скрипя зубами, — мне нужно виски! Еще и еще!
— Пожалуй, только одну стопку, — сказал Тотор, — придется пожертвовать огненной водой, чтобы спасти огонь разума.
Но стопка лишь увеличила жгучую жажду Бо.
— Еще, еще, — молил он.
— Нет, погоди, прежде поговорим, — твердо ответил Тотор. — Скажи, кто же ты?
Ноги дикаря подогнулись, он тяжело упал на траву, вцепившись руками в спутанные волосы, взгляд его застыл, как у загипнотизированного. Бо отдувался, как бизон, и пробормотал прерывающимся голосом:
— Мои родители… детство… первые годы радости, свободы… Я помню это, когда не пью.
— Понимаю; ты, так сказать, двойной; одно помнишь натощак, другое, когда напьешься… Но, скажи, почему ты говоришь по-французски, как парижанин, а по-латыни, как человек образованный?
Австралиец глубоко вздохнул и продолжал, точно во сне:
— Я вижу дома… бульвары, дворцы… ночью фонари на улицах, необыкновенное оживление, кареты, толпы людей. Я — подросток среди товарищей, но это все белые… только белые… Меня учат вещам, которые меня смущают и приводят в восторг… Зачем я здесь? Ах… помню! Я неплохо соображал, и консул решил дать мне воспитание цивилизованных людей. Он послал меня в свою Францию… в Париж. Я… в лицее…[119]
— В каком? — спросил пораженный парижанин.
— Сен-Луи.
— На левом берегу Сены… Бульмиш…[120] Знаю!
Вдруг австралиец захохотал, судорожно, болезненно, пронзительно.
— Бульмиш! Это словечко напоминает мне окончание моего блестящего ученья. Ведь я был круглым отличником, все восхищались, приходили взглянуть на меня. Знали, что я из племени каннибалов, и поражались, слыша, как я без запинки декламировал вторую книгу Энеиды… [121] Но бац! Случилась катастрофа. Однажды в день отпуска школяры напоили меня… Я не вернулся в лицей… и в полночь полицейские застали меня… в школьной форме… купающимся в фонтане Сен- Мишель.
— Неплохая идея! — заметил Тотор. — Но продолжай!
— Я хотел бы еще глотнуть… немножко… чуть-чуть, — едва ворочая языком, взмолился Бо.
— Погоди. Рассказывай, и, если все выложишь, дам тебе хорошенько промочить глотку, вот увидишь.
— Тогда… больше не помню… на чем же я застрял?
— Ты застрял в фонтане! Это довольно смешно.
— Ах да!.. Сильный, рослый… я оглушил ажанов, которые хотели меня отвести в полицейский участок, отдубасил комиссара, кому-то выбил зубы… Меня выгнали из лицея, арестовали, хотели судить… Английское посольство заступилось, во избежание скандала заплатило за убытки, очень дорого заплатило… Меня посадили на первый же пароход.
— А потом что? — спросил нетерпеливый Тотор.
— Я снова оказался в Австралии… где я ничего хорошего не совершил… я отупел… снова ушел в леса, в буш… одичал… Туземцы, мои собратья, с которыми я жил, занимались рыбной ловлей и охотой… они приучили меня к своим обычаям, я все забыл. Наконец он взял меня к себе.
— Кто он?
— Он! Хозяин! Довольно… — проговорил пьяница с испугом.
— Что это за человек? — спросил Тотор.
— Молчи! Он все знает… все видит… я его боюсь… Он убьет меня.
— Что вы здесь делаете?
— Не знаю… не спрашивай.
— Кто убил человека в тот день, когда нас схватили? Того негра… ты же помнишь… когда я тебя опрокинул ударом ноги?
—
— Зачем?
— Затем… чтобы съесть.
Бо уже давно боролся с неодолимой сонливостью, после этого признания чернокожий наконец свалился, сраженный невероятной дозой алкоголя.
«Ну, — подумал раздосадованный парижанин, — кончено! Ничего больше я сегодня не узнаю, но позже — постараюсь!»
ГЛАВА 4
В общем, Тотор не чувствовал себя несчастным в мастерской, где занимался любимым делом. Положение американца было гораздо хуже.
Конечно, оно и раньше было не блестящим, когда Меринос с парижанином одолевали непредсказуемые, опасные повороты судьбы. Но тогда, по крайней мере, он, юноша из хорошей семьи, мог приспособиться к обстоятельствам, не лишаясь достоинства. Более того, неожиданности и острота ситуаций были не лишены привлекательности для американца — любителя приключений, привыкшего всегда быть хозяином положения.
Даже работа на пределе человеческих сил, отчаянные прыжки в неизвестность забавляли его, настолько контрастировали они с прежней жизнью юного сноба.
Но представьте себе: рухнула крепость, прочней трона! Какое унижение! Какая неслыханная катастрофа превратила миллиардера в лакея! Дофина шерсти, как выражался насмешник Тотор, сына финансового короля!
Его, которого с колыбели баловали с безрассудной щедростью!
Обладателя прогулочной яхты, экипажей, конюшни, автомобилей, целой армии слуг, так унизили презренной должностью мальчишки на побегушках, да еще у негра!
В первый момент ему показалось, что он задохнется от стыда и унижения. И это ощущение, это отчаяние лишь росли, пока проклятый негр занимался устройством рабочего места Тотора.
Через час довольный, уверенный в себе хозяин вернулся. Неспособный сдерживаться Меринос посмотрел ему прямо в лицо и, забыв всякую осторожность, закричал:
— Нет, вы не решитесь унизить меня! Мне быть слугой? По какому праву? Что я вам сделал? Разве вы можете меня упрекать в том, что я защищался, как свободный человек! Я ваш пленник. Заставьте меня заплатить выкуп… но слугой… никогда в жизни!
Хозяин засмеялся, показав свои волчьи зубы. Пожал плечами и надавил на кнопку из слоновой кости. Раздались звонки, вошло пятеро человек: прежде всего китаец Ли с лицом фарфорового болванчика, с косыми глазами и с длинной косой на голове, а за ним четверо белых верзил, вооруженных с головы до пят.
— Ли, — холодно сказал ужасный человек, — вот новый «бой». Он будет под твоим начальством;
