«профиля», как называли старую дорогу.
Илюшка слез с подводы, пробубнил с хмельным раздражением:
— Раз ты родственник, то скажу, не в передачу… Евгения — обходительная девка. А вот матерь ее, Андреевна, хоть и умная, а лютая. Каждую копеечку считает. До мужиков охочая, по красоте. Со своим охранником молодым спуталась. А дочку держит в районе навроде надсмотрщицы. А тут с Кавказа люди власть берут. Всех себе подчиняют. На конеферму днями приезжали. А девчонка — натурная, не покорилась. Забери ты Евгению от греха!
— А где сейчас она? — встревожился Андрей Петрович, предчувствуя что-то неладное.
— Небось по делам — в станицу либо в Ростов. А машину гоняет — на пропасть! Не девка, а буря. Да! Передала вот, — запоздало вспомнил табунщик, запуская руку в карман задубелых от грязи джинсов. — Как ее… визитку.
Цыган уехал не прощаясь. И вскоре донеслась его бесшабашная протяжная песня, сливающаяся с солнечным простором, с тишиной и отдаленными голосами птиц.
14
Андрей Петрович неторопливо вел машину, переговариваясь с братом. Тот, по случаю выезда в райцентр, снова принарядился в казачью форму и держался с напускной солидностью. То и дело оглаживал свои скрученные на кончиках черные усы.
— Владения Шацкой! — указал Иван на пашни, потянувшиеся вдоль дороги. — А какой был колхоз! На всю область гремел. Сперва налоговики обложили. Потом банкротили все, кому не лень. Мне их атаман жалился… Назначили управляющего. Он пригнал на уборку комбайны, знаешь, откуда? Из Турции! До слез горько… Федор поднял казаков. А ему из прокуратуры позвонили. Назвали закон и статью, по какой за экстремизм в кутузку.
— А ты знаешь, кто такая Шацкая? — с затаенным волнением спросил Андрей Петрович.
— В каком смысле? — вскинул Иван разлатые брови. — Чистая буржуйка! Хоть и помогает…
— Она — моя дочь, — с расстановкой сказал Андрей Петрович. — И Марины, первой моей жены.
— Да ну? Ни хрена-а себе… — изумленно протянул брат, вскидываясь на сидении. — А чего ж ты молчал? Значит, родня!
— Мы двадцать два года не встречались. А вчера вот узнал о ней… Позвонить я Наталье, конечно, позвоню. Но напрашиваться, как бедный родственник, не стану… А этой ночью, веришь, помогал перехать старый мост Жене. Родной внучке! И тоже промолчал. Совестно объявляться дедом. У нее уже был…
— Евгению Павловну я знаю. От агрохолдинга у нас. Девчонка деловая, но такая своево-ольная! Вся в мамку. Значит, внучка твоя?
— Ум, Ваня, не порок. Ломать проще. Создавать свое — сложней.
— Я тебе больше скажу! — ожесточился Иван. — Твоя Наталья радеет за край. Но она — малая пешка. Деньги на развитие сельхозпроизводства выделяет государство, а где они? Попробуй, как фермер, возьми кредит! Там такие проценты, что без штанов останешься. Я-то знаю! Вот и прокручиваются несметные средства через банки, а оседают они опять же в московских карманах. Факт! Прожить даже без нефти и газа можно. А без хлебушка, без земли-кормилицы ноги протянешь. Потому так бьются за угодья!
Звонок Лукьянченко застал у станичной окраины. Он, извинившись, сообщил, что приболел, к тому же полон дом гостей. Но с начальником ГАИ связался и дал ход оформлению документов. «Мероприятие недели на две откладывается, пока не вернусь из онкоинститута, — предупредил приятель. — Телефон Наташки твоей пока не раздобыл. Я на днях его узнаю и обязательно позвоню. Не теряйся, будь на связи!»
У нотариуса пробыли недолго, сдали паспорта, нужные бумаги, прихваченные Иваном, и юная секретарша, одновременно болтая по телефону и печатая на компьютерной клавиатуре, составила и отнесла документ начальнице. Та дала его по очереди прочесть и потребовала подписи. И содрала девятьсот рублей. Стал Иван полноправным владельцем теткиного именья! И, принимая поздравление, прочувствованно сказал:
— Ты, Андрюша, по совести живешь. Ни у кого не крал, никому не завидовал. Детей учил!
— Не безгрешен, — с грустной усмешкой возразил Андрей Петрович.
— Повинную голову меч не сечет…
Они ехали на автовокзал, откуда Иван должен был на маршрутке вернуться домой. Перед перекрестком, в центре станицы, улицу перегородили две милицейские машины с проблесковыми маячками. В глазах зарябило. Андрей Петрович увидел впереди серебристый джип, впечатанный бампером в оградительную решетку. Дверца со стороны водителя была распахнута, лобовое стекло в нескольких местах — продырявлено. Толпа ротозеев что-то оживленно обсуждала. Почему-то у всех лица и одежда были фиолетовыми. Трое гаишников, тоже странных внешне — с длинными носами и в огромных форменных фуражках, блокировав движение, шевелили синими губами, переговариваясь по рации. Андрей Петрович ощутил, как похолодело в груди…
— Никак покушение? — предположил Иван, приглядываясь. — Кровь на сиденье. Ё-кэ-лэ-мэ-нэ… По- моему, дочки Щацкой джип… Номер — три тройки.
Это Андрей Петрович понял раньше брата. И, объятый душевной болью, он выскочил из машины.
— Назад! — бухнул криворотый лейтенантик, взмахнув жезлом. — Нельзя!
— Что с ней? Жива? Я дед ее! — потерянно выкрикивал Андрей Петрович, обращаясь то к одному, то к другому милиционеру..
Брюхатый гаишник, с выпученными глазами и двойным подбородком, раздраженно выкрикнул:
— В реанимации она! А вас по-опр-рошу отсюда!
Мир земной рушился. И вернуться в прошлое, не помеченное горем, уже нельзя было. Какой-то пропойца, с отеками под глазами, рассказывал, как на его глазах обе машины остановились у светофора, а из «ниссана» выбежал в маске лохматый парень и расстрелял из пистолета девчонку в джипе.
— Он её в упор замочил! Кровищи — фонтан…
— Мамаша доллары гребет! Не поделилась, должно, — со злорадством протараторила тетеха в красной шапочке, с испитым лицом. — Врач со «скорой» дыхание ей делал… Значит, пока не дошла…
Андрей Петрович мчался в больницу.
В суматошной горячке, обретя не присущую ему смелость, бывший учитель громко пререкался с медсестрой, требуя пропустить к заведующему отделением; затем — с врачом реаниматором, у которого удалось выведать, что у Жени задето легкое.
— Это чудо, что она не скончалась на месте, — признался угрюмый очкарик в белом халате. — Всё теперь зависит от операции!
Андрей Петрович отвез брата на автовокзал. На обратной дороге подрулил к милиции. Дежурный по райотделу, чернявый подтянутый капитан, объяснил, как составить заявление. Тут же, в вестибюле, Андрей Петрович написал о рейдерах, обо всём, что могло помочь следствию.
…Он ждал, отрешенно воспринимая всё, что окружало в больничном дворе. Внимание привлек лишь приезд «лексуса», из которого высадились два атлета в костюмах и женщина в светлом. Им навстречу спустился по ступеням лысоватый человек в белом халате. «Главный врач!» — заметил кто-то из сидевших на скамье у цветника…
На отшибе стоял корпус роддома. И Андрею Петровичу явственно вспомнилось, как забирал оттуда жену с Натуськой. Все помыслы были только о малышке. Он сразу, всем нутром полюбил этот тепленький комочек, завернутый в пеленки. Очень хотелось, чтобы выросла она похожей на мать. И первое время, когда было особенно трудно, всячески помогал Марине: укачивал дочурку, купал, катал на коляске. И первым словом, которое произнесла дочурка, почему-то было «папа»…
Теперь, сбивчиво размышляя о потерянном, Андрей Петрович сравнивал судьбы сына и дочери. Какими разными были их матери! Какими несходными оказались и дети! Наталья, унаследовав казачий нрав, ринулась в жизнь целенаправленно и смело. И, пройдя многие лишения, набив шишек, обрела и богатое положение, и признание. А Эдик бросил политехнический на третьем курсе, постоянно водился с дружками,
