Леонид Бутяков
Владигор
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ЗЛЫДЕНЬ
…И вот теперь — уставшим от потерь, от пьянок и недель работы рьяной — он говорит:
«По Синегорью бродит Зверь, скрываясь в буреломах и бурьянах! Крепчает, матереет год от года. Наступит срок — и дикая порода в нас оживет и обрюхатит нас, поскольку семя проросло сейчас! Когда же нам ударит по мозгам пьянящий жар безумств, Зверь вздернет хвост и прыгнет к обветшалым небесам — и одолеет их, и встанет в полный рост!.. Тогда не говорите мне о том, что я не колошматил в каждый дом и не кричал, уставший от потерь, что скоро вашу дверь взломает Зверь!»
1. Кровавая ночь
Род не был богом. Род был творцом Вселенной — ее Пространства и ее Времени, ее миров, живых и мертвых, и богов ее. Таким был Род, таким и остается — вне сравнений земных и небесных, вне разумения сущих и последующих. Вне всего. Но от Рода явлены были боги: Сварог — бог небес, нравом спокойный и силой понапрасну не балующий, Дажъбог — податель благ земных и заступник наш, бог солнечный, Мокошь — богиня плодородия, водоносица, удачница женская. От них рождены и другие (но только ль от них? — уж не помнит никто), своенравные, страстями обуреваемые… Они всегда не прочь поиграть миром человеческим. Бог ветра — Стрибог — буйный, да отходчивый. Бог зверья и скотины домашней, да еще, говорят, покровитель менял и торговцев, — Белее — капризный, скупой и злопамятный. Сын небес, Сварогов сын, — Сварожич — бог огненный. Лико светила надземного — Хорс — то ласковый, то жесткосердный. Самый веселый бог — Ярило — гуляка радостный, женолюб и выпивоха. Переплут — бог подземный, к ночи о нем не хочу говорить… А главный средь ряда сего, бог всевидящий и повелительный, гордый и праведный, княжеский бог — Перун. Известно еще, что пес у него в услужении, Симаргл прозываемый, с пастью клыкастой и крылами лазоревыми, аки молния быстрый… И уж как они, столь розные да грозные, в ряду своем сладили, как междусобби вершили и юдоль земную делили, про то наши старцы смутно сказывают — по страху ли великому, по неразумению ли, то ли еще по причине какой.
— А наш-то бог кто среди них, Любавушка?
— Ты будто дитя малое, Владий! Восемь годков к зиме будет, а простого усвоить не можешь. Сколько раз повторять тебе, что княжеский бог — Перун. Он заступник нам и судия. К нему помыслы наши в дни тревог, и благодарность наша — тоже к нему.
— Белый ягненок, которого отец третьего дня зарезал возле речной пещеры,-благодарение Перуну? Совсем махонький был ягненочек, шерстка нежная, шелковистая. Жалко его…
— Так старейшины указали: жертва нужна была богу от князя. Слышал небось, возле самого Ладора волкодлаки-оборотни шастают. От них защиту у Перуна отец попросил.
— Глупость какую старики присоветовали! Перуну наш ягненок — на зуб не хватит. Лучше бы охотников и стражников крепостных по лесам разослали, волчью нечисть враз извели бы!
— Простым копьем не проткнешь волкодлака. Не волчара он — оборотень. То человек, то зверь, как угадаешь? Перун же все видит, всякое понимает. И ягненок наш не для трапезы нужен ему, а как знак почтения и просьбы княжеской о вспоможении.
— Почему же отец к Перуну обратился с поклоном, а не к зверьему богу Велесу? У Велеса, чай, над волкодлаками власть поболее?
— Типун тебе на язык, братец! Велес издревле с Перуном не ладит, бит был им не раз, хотя и сродственник. Можно ли разве нам, детям княжеским, даже думать о том, чтобы отец недругу Перуна кланялся?! Да и не во власти капризного Велеса лесная нечисть. Волкодлаки, лешаки, упыри и болотники, если кому и подвластны, то лишь Черному богу — злобному и коварному Триглаву, ворогу всего сущего.
А кто, Любавушка, сильнее — Триглав или Перун?
— Разболтался ты, братец, к часу полночному, словно кто за язык тебя дергает! Ну-ка, быстренько спать, покуда я няньку не кликнула!
Конечно, не угроза на Владия подействовала, а время позднее. Легонько вздохнув, мальчик повернулся на бок и пожелав-пробормотав «Покойной ночи, сестрица», смежил веки. Лунный луч, пробившийся сквозь ночные облака, скользнул через оконце детской опочивальни и замер на медвежьей шкуре, брошенной на дубовый пол. И показалось на мгновение Любаве, почти уже взрослой — пятнадцатилетней — дочери князя Светозора, правителя Синегорья, что луч тот окрасился кровью. Мгновение было кратким, но зловещим. Невольно вздрогнув, Любава потеплее укрыла своего уснувшего братца овечьим одеялом, прошептала мольбу еженощную к берегине-заступнице и погасила свечу.
Ночь, словно ворона черные крылья, распласталась над Синегорьем. Гнал Стрибог пелену облаков, лишь изредка разрываемую полнолунным светом, ив этом недолгом свете крепостная стража пыталась оглядеть подступы к Ладору. Да углядишь ли что? Запахнувшись в грубый домотканый плащ, караульный десятник поднялся по ступеням надвратной башни. Молодой стражник окликнул его с запозданием, за что тут же получил , выговор, хотя и не слишком суровый. В такую ночь следовало бы троих молодцов у ворот да двоих на башню надвратную выставить. Только взять-то их где, коль почти всю караульную полусотню Светозор приказал в город отправить? Дескать, взбудоражено простонародье слухами о волкодлаках, защиты требует от ночной нечисти.
В былые годы городская стена весь Ладор охраняла. Но разросся стольный град, тесен стал для житья. Пологие склоны Ладорского холма пошли под застройку:
домишки деревянные, улочки кривые, народ шумливый. В обычное время новые поселенцы со старожилами ладят, на каменные дома, крепостной твердью хранимые, без неумной зависти поглядывают, ибо верно сказано: «На чужой каравай рот не разевай». А как по окрестным лесам нечисть поганая бродить стала, так будто подменили их! Ропщут, злобятся, челобитные князю шлют. Скорей бы дружина в Ладор воротилась, навела бы порядок в лесах и долинах. Но, видать, много дел у воеводы Фотия на берегах Аракоса оказалось, коль третий месяц уже князь со своим воеводой лишь письмами через гонцов обменивается.
С этими невеселыми мыслями посмотрел десятник на княжеский дворец, темная громада которого возвышалась даже над крепостными башнями. Два окна во дворце, хотя время за полночь, светились: одно внизу, у самого входа, — здесь дворцовая стража службу несет, а другое — в третьем ярусе, где малая горница князя. «Не спится Светозору, свечи жжет не жалеючи, — покачал головой десятник. — Да, нелегко княжеством править. А вот наше дело простое — ратное…» С тем и отправился он других караульных проверять.
Прав был десятник — не спалось в эту ночь Светозору. Накинув бобровый опашень на широкие плечи» расхаживал он по горнице, хмурил густые брови, искоса поглядывая на большую карту, где его княжество искусно отображено было. Хоть велика карта, чуть не всю стену горницы собой покрывает, а не дает она ответа на сегодняшние вопросы: откуда опасность к Ладору приблизилась, кто волкодлаков науськивает, какие цели таинственный враг преследует?
Кабы возможность была, две-три сотни дружинников с юго-восточного приграничья сейчас отозвать, покойнее стало бы на сердце. Но вновь написал ему Фотий, что айгурские отряды набеги умножили, головной княжеской дружине ни дня роздыху не дают. Призвать к Ладору даже сотню-другую испытанных воинов — значит оставить верную дружину на разрыв диким кочевникам. Те слабину сразу приметят, ударят
