– А подробнее нельзя? – безнадежно спросил Коля.
– Можно, – беспомощно сказала девушка. – Полетела на аппарате. Потом на крыло вылезла.
– А потом?
– Потом прыгнула, – с отчаянием закончила Терентьева. – Честное слово, больше ничего не было!
– Это не впечатления… – обиженно заметил Коля. – Во впечатлениях высота должна быть. Воздух.
– Высота была. Семьсот метров. И воздух был. Не с земли же прыгала.
– Ну, а вообще как?
– Вообще, ничего. Прыгнула – и все. Другие тоже прыгают.
– Может, сильные переживания были? А?
– Переживаний не было. У меня тогда тоже экзамены были. Некогда было насчет переживаний.
Коля уныло закрыл блокнот. Газетный подвал с подписью «Ник. Баякин» таял.
– Может, случаи какие были? – уже хмуро сказал он. – Не я же прыгал с парашютом, а вы.
– А вы бы прыгали, товарищ, – виновато откликнулась Терентьева, – это же не страшно. А насчет случая – не помню. Вам исключительные нужны?
– Исключительные.
– Таких не было. Тяжелый был один. Вышла я на крыло, хочу прыгать и вдруг вспомнила, что ключ от комнаты с собой на аэродром увезла. Отец придет, а в комнату попасть нельзя.
– Ну и что?
– Ничего. Потом прыгнула.
Коля вздохнул и встал.
– Ну, прощайте. Может, фотография у вас есть?
– Фотография? – Терентьева сконфуженно оглянулась. – Фотографии нет. А вам очень нужно? Погодите, я с удостоверения сдеру… Только вы мне потом верните…
– Хорошо. Верну.
Через два часа Коля Баякин сидел в редакции и с отчаянием в душе писал на маленьком листике:
«У Терентьевой
Мы застали знаменитую парашютистку товарища Терентьеву за подготовкой к экзамену по механике. Она была очень занята.
По ее словам, дело обстояло так:
– Я поднялась на аппарате. Потом вылезла на крыло. Ничего страшного не было. Потом прыгнула. Другие тоже прыгают, и ничего страшного нет.
На этом мы расстались».
К листку Коля прикрепил маленькую карточку с удостоверения, с которой смотрело улыбающееся, радостное, почти детское лицо, и понес редактору. Потом подумал, отдал материал секретарю и ушел домой.
«Вот тебе и „Анат. Франс“, – грустно думал он, не откликаясь на соседкин стук. – Вот тебе и первое поручение… Провалился, как щенок… Снова садись, Ник. Баякин, на заметки о недозавозе маек…»
Утром в газете заметка была напечатана. А вечером его вызвал главный редактор и, улыбнувшись, сказал:
– Садитесь, Баякин. Курите? Курите. У меня было два очерка насчет Терентьевой. По шестьсот строк. С облаками, с птичками, с фокусами и без Терентьевой. Не уместилось и в шестьсот строк. А у вас она вся. Настоящая. Придется вам еще одно порученьице дать. Здорово пишете. Французским владеете? Нет? Жаль. Впрочем, с вами переводчик поедет. Встретите на границе французскую команду… В случае чего – телеграфом. Скажите, между прочим, Николаю Петровичу, чтобы «Линкольн» не отпускали, а то опоздаете на вокзал…
Когда Коля уже сидел в автомобиле, переводчик спросил его:
– А вы по-французски сами понимаете?
– Нет, – рассеянно ответил Коля, – за последние два дня я что-то ничего не понимаю… А кажется – все так просто.
Случай в «Театре возможностей»
Кстати, о формализме в теаискусстве…
Молодой режиссер Сенокосов ставил в провинциальном «Театре возможностей» новую пьесу.
Пьеса была обычная, из расчета на сорок два действующих лица – одиннадцать положительных, а остальные ходили бодрой полуротой по сцене и произносили вслух цитаты или валялись по полу под надрывавшийся за кулисами баян. Два специальных чревовещателя лаяли за сценой собакой, изображая степное безлюдье, а стажирующий помощник режиссера в тех же целях и в специальном гриме имитировал в фойе волчью стаю.
Особых затруднений с постановкой не предвиделось, так как «Театр возможностей» был оборудован и приспособлен для самых разнообразных изысков в сценическом искусстве. Сцена была на галерке. Зрители
