– Все.
– Пакости не будешь писать?
Так как все написанное мною в дневнике я считал исключительной правдой, продуманной и прочувствованной, имеющей целью ознакомить с собой, кроме близких товарищей, еще и подрастающее поколение четвертого класса, – это обещание я дал радостно.
– Не буду.
– Честное слово?
– Честное слово.
Желая себя и гимназию обезопасить на будущее, директор решил в хронологическом порядке набрать с меня несколько десятков совершенно лишних честных слов.
– А тетрадки красть не будешь?
– Как, он и тетрадки крал? – без особенно радостного чувства осведомились родители.
– Крал, – безропотно подтвердил я.
– Не с тобой, мерзавец, разговаривают…
На этот раз я, действительно, поторопился с частичной откровенностью. Все равно этот прискорбный факт был бы и не мной доведен до сведения этих людей.
– Неужели у товарищей крал?..
– У учителя, – не оправдывающе пояснил директор и, не совсем, очевидно, доверяя взглядам моих родителей на этот счет, резюмирующе добавил: – Это хуже.
– Крал… Боже мой, неужели крал?..
Хотя в этом случае и не требовалось моего утверждения, но я решил и здесь поставить точку над и:
– Честное слово.
– Может, он еще что-нибудь делал?
Будь директор осведомлен и о тех событиях, которые произошли по моей вине, но, к счастью, еще не успели попасть в дневник, у него хватило бы еще на полчаса разговора… На этот раз он решил перенять мою систему и загадочно кинул:
– Много еще делал…
Пользуясь подходящим моментом, мать решила заплакать.
– Плачь, плачь, – подбодрил ее отец, – вырастили сынка…
– Да уж, сынок… – неопределенно вставил директор, – сыночек…
Настроение было явно не в мою пользу. Ни с какой выгодой для себя я его использовать бы не смог. Поэтому, только из деликатности, я решил поддержать свое предложение.
– Примите обратно уж этого щенка, – поддержал меня отец, конечно, не в той форме, в какой мне было приятно, – без обеда его оставляйте, в карцер сажайте, в угол, что ли, ставьте…
По-видимому, несмотря на нашу совместную жизнь, отец плохо понимал меня, если мог думать, что именно только ради предложенной им программы я хочу остаться в гимназии. Я решил молчать.
Слово, по характеру момента, принадлежало директору. Это было очень нехорошее слово:
– Возьмите его. Я ничего не могу сделать…
– Значит, совсем?
– Совет еще подумает, но пока держать такого человека в гимназии…
– Пойдем, Евгений, – коротко предложил отец, – поучился, будет…
– Можно книги взять?.. Из класса… В парте они…
Тон, каким была произнесена эта просьба, плохо напоминал последнее слово приговоренного, потому что директор со злобой, посмотрев на меня, кинул:
– Иди. Да только не торчи долго в классе… Знаю я тебя…
У нас было обоюдное знание друг друга.
В классе, где сейчас была перемена, мой вкат по паркетному полу был встречен общим шумным сочувствием.
– Ну, как? Были? Где он сам? А что отец с матерью? Да ты говори…
Я выдержал достойную паузу и поделился сведениями о собственной судьбе.
– Вышибли, братцы…
– Это Тыква на совете тебе подпакостил… Ей-богу…
– Ну да, Тыква… Он добрый… Это Алешка нагнусил.
– А разбить ему в коридоре морду, будет тогда…
– Ты не куксись… Примут еще…
