– Прямо удивляюсь, как вы все спокойно говорите… Очень удивляюсь.
Это было в понедельник. Два дня Надежда Алексеевна удивлялась у себя дома или в других местах, о которых я не знал, а в четверг, в два часа, она пришла удивляться вместе со мной, на набережную.
III
Мне очень нравилось ее полудетское лицо и слегка дрожащий альтовый голосок, когда она была чем- нибудь озабочена. За три недели почти ежедневных встреч я успел привязаться к Надежде Алексеевне и решил поделиться с ней этим заключением. Я не знал, что это выйдет так остро и больно.
Один раз, кажется, это было часов в пять, зимой, на большой и шумной улице, когда Надежда Алексеевна стала рассказывать мне о какой-то необходимой покупке, какую она забыла сделать, я рассеянно прослушал все ее фразы и сказал:
– Вы мне очень нравитесь… Честное слово.
Она остановилась, схватила меня за рукав и посмотрела недоумевающе в глаза.
– Как вы сказали?
– А что? – удивился и я. – Может быть, я что-нибудь того… Непутное ляпнул…
– Вы сказали, – покраснев, пробормотала она, – вы сказали, что… Нет, даже странно как-то…
– Ну да… сказал. Так и сказал, что люблю. Может быть, выразиться по-другому…
Она сразу замолчала, а через минуту у нее вырвалось с искренним негодованием:
– Да разве об этом так говорят…
– Как так?
– Да вот так… На улице, во время разговора о канве…
– Что же, мне понятых было звать, дворников и милиционера, или в контору нотариуса вас затащить…
– О таких вещах так спокойно не говорят, – обиженно кинула она.
– Неужели же я должен был лечь на тротуар, бить ногами по камням и кричать безнадежным хриплым голосом…
– Не понимаю…
– Видите ли, – ласково сказал я, беря ее за руку, – если бы судьба нас столкнула где-нибудь в южноамериканской колонии и я был бы каким-нибудь неграмотным экспансивным дикарем, конечно, дело обстояло бы иначе. Я схватил бы большую рыбью кость, стал бы махать ей в воздухе, испугал бы свою старую матушку и незнакомых колонистов, но здесь…
– Нет, – решительно перебила она, – вы не мужчина… Вы рыба какая-то…
Если это называется рыбой, она была права. Но что же тогда должен представлять из себя мужчина в таком понимании? В детстве я видел, как мальчишки посадили ежа в клетку канарейки; еж тыкался во все стороны, царапал проволоку, а через два дня издох. Должно быть, по всем поступкам он должен напоминать мужчину, тип которого нравится женщинам. Я против этого.
IV
Месяца через два Надежда Алексеевна показала мне письмо от какого-то совершенно незнакомого молодого человека, фамилия которого была не то Непегин, не то Иванов, а может быть, Кранц.
Неизвестный молодой человек хорошим каллиграфическим почерком жаловался на протяжении восьми убористо исписанных страниц почтовой бумаги большого формата, что он безнадежно тоскует о Надежде Алексеевне, любит ее и даже умирает от сознания ее холодного к нему отношения. По-видимому, это была медленная и неверная смерть, потому что письмо шло целую неделю, а молодой человек в конце приписал, что мучительно ждет ответа. Поэтому больших волнений с моей стороны это письмо не вызвало.
– Он меня очень любит, – искоса на меня поглядывая, сказала Надежда Алексеевна.
– Кранц?
– Кранц. Это мой бывший жених. Он студент-электротехник.
– Кончит – инженером будет. Очень хорошие деньги зарабатывают.
– Вас, кажется, это мало трогает? – сухо спросила она.
– Что, собственно?
– Да вот хоть это… Пишет письмо… Пишет, что любит…
– А что же делать молодому человеку, как не любить и писать по этому поводу большие письма. Я сам студентом был. Знаю.
– А если бы я ему ответила письмом…
– А разве вы не хотели отвечать? Это невежливо…
– Ах, вот как…
Она встала с кресла и забегала по комнате.
Я сидел и думал: «Милая девушка, которая мне очень нравится, получила письмо от какого-то тихого бездельника и сейчас же прибежала мне об этом сообщить. Если бы она хотела скрыть, я бы мог ревновать. Что же мне было делать сейчас?» Я встал, подошел к ней и поцеловал ее около уха. Это было самое, может быть, нелогичное завершение события, но утопающий хватается за соломинку. К сожалению, соломинка оказалась настолько тяжелой, что быстро потащила меня ко дну.
