Минуты растягиваются, словно резиновая лента.
Мы все стоим неподвижно, как изваяния. Я даже не решаюсь перенести вес тела с одной ноги на другую. В спасательном снаряжении, надетом поверх своего мехового жилета, командир выглядит чудаковато. Когда стрелка доходит до ста семидесяти, он приказывает затемнить освещение на центральном посту. Остается только бледный сумеречный свет, проникающий с обеих сторон сквозь распахнутые люки, которого едва хватает на то, чтобы различить силуэты людей.
Мы всплываем медленно, как лифт, который поднимают наверх вручную после отключения электричества. Теперь я уже переминаюсь с ноги на ногу. Потихоньку, осторожно, чтобы никто не заметил.
Работает акустическое оборудование: это Херманн. Должно быть, он улавливает сейчас множество звуков с разных направлений. Он доложит только в том случае, если что-то обнаружится в непосредственной близости от нас. Но ничего нет. Похоже, нам везет.
— Двадцать пять метров — пятнадцать!
Столбик воды в трубке прибора Папенберга уже начинает понижаться. Командир тяжело взбирается по трапу.
— Люк боевой рубки чист! — рапортует шеф.
Я сглатываю. На мои глаза наворачиваются слезы.
Лодка задвигалась, плавно раскачиваясь взад и вперед. Затем слышится плещущий звук: тшшумм — тшшумм! Волна бьется о борт.
Теперь все, как обычно, происходит быстро. Шеф докладывает:
— Лодка чиста!
А Старик кричит вниз:
— Выровнять давление!
Раздается звонкий стук. Люк боевой рубки резко открывается. Значит, давление не было окончательно выровнено. Прохладный воздух плотным сугробом обрушивается на нас. Моим легким больно, затем они останавливаются — слишком много кислорода для них. Я покачнулся. Боль буквально заставляет меня встать на колени.
Ради бога, что там творится наверху? Вспышки осветительных ракет? Старик что-то заметил? Почему нет команд?
Лодка плавно покачивается взад-вперед. Я слышу плеск мелких волн. Корпус лодки отзывается гонгом.
Наконец раздается бас Старика:
— Приготовиться к пуску дизелей!
В проеме люка по-прежнему темно.
— Приготовиться к вентиляции!
А затем:
— Дизельному отделению — оставаться готовыми к погружению!
Дизельному отделению приготовиться к погружению? Но этот глоток воздуха принадлежит мне. И этот тоже. Влажного, темного, ночного воздуха! Моя грудная клетка расширяется, дыша полной грудью.
Снова плещет волна: Kyrie eleison. Я готов обнять шефа.
Затем сверху доносится:
— Приготовить дизель!
Я передаю команду дальше, крича громче, чем следовало бы.
Выкликаемая по цепочке, она доходит до машинного отделения. Открываются выхлопные отверстия дизелей, баллоны со сжатым воздухом, проверочные клапаны — смотрят, не набралась ли в цилиндры вода — подключают ведущий вал.
Машинное отделение рапортует о готовности — и снова раздается голос Старика:
— Левый дизель — малый вперед!
Рулевой в рубке эхом повторяет команду, я передаю ее дальше на корму.
Рыкнули пусковые нагнетатели сжатого воздуха. Корпус вздрогнул от первого, стартового толчка.
Дизель большими волнами всасывает внутрь лодки свежий воздух. Все люки распахнуты настежь, и он проникает повсюду.
Меня обволакивает шум. Хочется заткнуть уши. Нас могут услышать все от Африки до Испании. А ведь все пространство здесь кишмя кишит наблюдателями. Но что еще остается делать Старику? У нас нет выбора. Мы не можем прокрасться на цыпочках.
Если бы только я мог знать, что видно оттуда, сверху!
Старик вызывает на мостик штурмана. Первый вахтенный стоит рядом со мной, тоже задрав голову вверх. Он держится за ступеньку трапа правой рукой, я — левой. Он — мое зеркальное отражение.
Три или четыре команды одна за другой поступают рулевому, потом раздается обратный приказ:
— Отставить лево руля! Продолжаем идти курсом двести пятьдесят градусов!
