— Что?
— Пять минут до полуночи, господин лейтенант!
— Найдется что-нибудь перекусить?
— Jawohl!
Я слышу, как за переборкой командир говорит с акустиком. Он хрипит, словно пьяный. А вот он является и сам.
— Ну! — единственное, что он произносит, по своей привычке.
Покрасневшие глаза, моргающие веки, болезненно-бледный цвет лица, отливающие мокрым волосы, темная блестящая борода: по-видимому, он засунул всю голову целиком под кран с водой.
Наконец он открывает рот:
— Что там у нас в меню?
— Рулет из говядины с красной капустой, — отвечает стюард.
Наш кок — воистину гений! Лучшее, на что я рассчитывал — это консервированные сосиски, но уж никак не воскресный обед.
— Хм, — произносит Старик. Он откинулся на спину и взирает на потолок.
— Где шеф? — интересуюсь я.
— У своих возлюбленных двигателей, где же еще? Он заснул прямо там, между дизелями, присев на корточки. Его переложили на койку, подстелив ему матрас. Так что пока ему придется побыть там.
На столе появляются три дымящихся блюда. Старик вдыхает аппетитные ароматы, тянущиеся к нему от тарелок.
Раздаются не то три, не то четыре глухих взрыва. Неужели эта бомбежка никогда не прекратится?
Командир делает гримасу. Кусает нижнюю губу. Двумя взрывами позже он замечает:
— Этот фейерверк уже действительно начинает надоедать! Можно подумать, будто уже наступило 31 декабря и пора встречать Новый год!
Он закрывает глаза и трет ладонями лицо. Эта мера ненадолго оживляет его цвет.
— А второй инженер?
Командир зевает. Но и для него находятся слова:
— …Тоже в машинном отсеке. Кажется, там еще есть над чем поработать.
Он снова зевает, откинувшись назад, и похлопывает тыльной стороной правой руки по разинутому рту, превращая таким образом зевок в тремоло.
— Он прошел хорошие учебные курсы. Теперь он хоть представляет то, о чем ему рассказывали там! — он подцепляет вилкой кусок рулета, оскаливает зубы и осторожно пробует его: горячо.
— На девяноста градусах — шум винтов! — сообщает акустик.
Старик моментально оказывается на ногах и уже стоит рядом с акустиком.
— Громче или тише? — нетерпеливо спрашивает он.
— Без изменений! Турбинные двигатели! Хотя все еще достаточно слабо — теперь звук усиливается!
Кронштейн изгибается скобой над двумя головами, когда они оба делят между собой одну пару наушники. Не слышно ни единого слова.
Я медленно оборачиваюсь, чтобы взглянуть на наш стол. Моя половинка рулета лежит между маленькой горкой красной капусты и такой же маленькой горкой картошки. Внезапно все это кажется несерьезным.
— Уходят! — это голос акустика.
Кряхтенье и похрустывание суставов свидетельствуют о том, что Старик снова поднимается на ноги.
— Могли бы, по крайней мере, дать нам спокойно поесть, — добавляет он, снова втискиваясь за узкий край стола.
Едва он уселся, как акустик докладывает о новых шумах:
— На ста семидесяти градусах!
— Только все успокоилось и наладилось, — говорит Старик с сожалением в голосе и добавляет. — Ладно, не будем торопиться!
Он два или три раза отправляет в рот пищу. Я тоже решаю продолжить еду — правда, очень осторожно — чтобы случайно не стукнуть лишний раз ножом или вилкой.
Мы сидим, пытаясь проглотить отличный рулет, пока Томми проделывают свои акустические трюки. Такое явное вредительство с их стороны по настоящему огорчает Старика.
— Остыл, — неприязненно замечает он, в очередной раз набив рот. Несколько минут он с раздражением меряет взглядом свою порцию, затем отодвигает тарелку от себя.
Рвущиеся глубинные бомбы, да вдобавок еще и близкие шумы винтов явно действуют ему на нервы. Может, Томми и вправду целятся по нашему маслянистому следу? Есть ли какой-нибудь способ узнать, действительно ли мы оставляем его за собой?
