Постепенно лодка затихает. Рядом с люком, ведущим на пост управления, сидит Берлинец и разбирает бинокль — вода попала между линз.
Радиорубка пуста. Радист, превратившись в звукооператора, перебрался в акустическую рубку, расположенную по соседству. Надев наушники, он периодически поворачивает настроечную ручку акустического детектора.
В кают-компании первый вахтенный офицер занят тем, что раскладывает листы, выпавшие из его записной книжки — чем же еще! Он даже извлек степлер. Смешно, что у нас на борту есть даже он. Еще у нас есть точилка для карандашей. По всей видимости, мы оснащены канцелярскими товарами не хуже любой конторы. Хорошо хоть, на этот раз он не стал трогать пишущую машинку.
Шеф разглядывает фотографии. Второй инженер, кажется, в машинном отделении. Командир дремлет.
Совершенно неожиданно шеф заявляет:
— Дома у них, наверное, сейчас снег.
— Снег?
Командир открывает глаза:
— Очень возможно — ведь уже настал ноябрь. Забавно, я уже несколько лет не видел снега.
Шеф пускает фотографии по рукам: на них — снежные пейзажи. Фигурки людей на чисто-белом снегу похожи на чернильные кляксы. Шеф стоит рядом с девушкой, склон исчерчен следами от лыж, с левой стороны фотографии тянется забор. Снег у основания колышков подтаял.
Фотографии пробуждают во мне воспоминания. Городок в горах перед Рождеством. Теплый уют комнаток с низкими потолками. Трудолюбивые руки, пользующиеся всевозможными ножами и резцами для вырезания фигурок из мягкой сосновой древесины для огромного вращающегося рождественского вертепа. Меня обволакивают запах дерева и тепло печки вместе с запахом краски и клея, к которым примешивается резкий аромат шнапса из большого бокала, стоящего посередине стола, который называется «школа верховой езды» потому, что он снова и снова ходит по кругу. Пахнет церковным ладаном, дым которого курится сизыми столбиками из ртов маленьких фигурок горняков, и гномов в кожаных штанах, и диких пещерных гоблинов, вырезанных из репы. А снаружи, на улице, лежит снег и так холодно, что при дыхании мороз обжигает ноздри. Колокольчики на санях, влекомых лошадкой, заливаются на все голоса. Пар, вырывающийся у нее из ноздрей, белеет в свете фонарей ее упряжи. Во всех окнах светятся игрушечные ангелочки, расставленные на кусочках мха, изображающих траву…
— Да, — произносит Старик. — Если я что-то и хочу увидеть — так это настоящий снег, хотя бы один раз.
Шеф задумчиво убирает свои фотографии.
Командир перенес время ужина.
— Специально для второго вахтенного, — объясняет он. — Пусть поест спокойно!
Едва тот успевает проглотить последний кусок, как электрические звонки разносят по лодке команду: «Приготовиться к всплытию!»
Мои мускулы тотчас же непроизвольно напрягаются.
Посреди ночи снова остановили двигатели. Полусонный, ничего не понимающий, я сажусь на кровати. Гудение дизелей все еще звучит у меня в голове. В каюте светится одна лампочка. Сквозь люк слышатся тихо отдаваемые на посту управления приказы, как будто там творится нечто секретное. Я слышу шипение. Лодка наклоняется вперед. Отсвет лампы ползет кверху над люком. Волны, по-прежнему разбивающиеся о корпус корабля, звучат как удары по туго натянутой парусине. Потом наступает тишина. Хорошо слышно, как дышат моряки, свободные от вахты.
В отсеке раздаются шаги матроса, идущего с центрального поста.
Френссен хватает его за руку:
— Что там происходит?
— Понятия не имею!
— Да ладно тебе! Скажи, что там?
— Ничего особенного. Никакой видимости. Темно, как у медведя в заднице.
— Теперь понятно, — говорит Френссен.
Я устраиваюсь в постели как можно удобнее и, совершенно довольный, засыпаю.
Когда я просыпаюсь, уже, наверно, пять часов. В отсеке очень жарко и пары отдыхающих дизелей проникли в каюту. Жужжат вентиляторы. Я с наслаждением вытягиваюсь на кровати. Койка не качается. Я ощущаю свалившееся на меня счастье каждой клеточкой тела вплоть до самых глубин желудка.
Пятница.
Командир не всплывает, пока не кончится завтрак. Даже на глубине в сорок метров лодка двигается донными валами. Вскоре мы всплываем в крутящемся водовороте, и первые волны разбиваются о башню боевой рубки. В лодку проникает столько воды, что трюм моментально заполняется ею. И нет такого положения, в котором можно было бы расслабить мускулы.
Волны опять, видно, сменили свое направление. Хотя лодка под водой придерживалась прежнего курса, теперь она заметно кренится на левый борт. Иногда она замирает под таким пугающим углом и на такое время, что становится не по себе.
Штурман сообщает, что ветер изменился и теперь дует с запада-юго-запада. Это все объясняет!
— Волна по траверзу — мы так долго не продержимся! — констатирует командир.
Но за столом, за которым мы пытаемся усидеть изо всех сил, он заявляет успокаивающим тоном:
