Ваша трудная судьба осложнялась еще тем, что Вы, как уверяете сейчас, перечили Хрущеву, спорили с ним, иной раз даже прямо-таки сажали его на место. Но вот что Вы говорили согласно проклятой стенограмме проклятого 1962 года: 'Я человек самоуверенный. Меня трудно в чем-либо переубедить. Пока я сам внутренне не убежден, я никогда не переделаю, кто бы меня ни уговаривал'. Так же говорил, кажется, Данте. Очень достойно. Дальше Вы сказали: 'Но после большой речи Никиты Сергеевича, где, в частности, был разговор о моем стихотворении 'Бабий Яр', я вернулся к себе домой и заново перечитал это стихотворение, заново продумал все высказывания Никиты Сергеевича'. Вот ведь как! А ныне кое-кто говорит, будто Хрущев ничего не понимал в литературе.
'Пересмотрев это стихотворение, я увидел, что некоторые строфы субъективно правильны, но требуют какого-то разъяснения, какого-то дополнения в других строфах'. Что ж, тут кое-что совпадает с тем, что мы уже знаем, только там это говорили другие, а теперь — сам автор.
Как трогательно дальше: 'Я просто счел своим моральным долгом не спать всю ночь и работать над этим стихотворением'. Особенно замечательна концовка данного фрагмента речи: 'Это было сделано не потому, что мне сказали, дали указание, никто меня не заставлял прикасаться (даже прикасаться! —
Разумеется, тут возникает множество вопросов. Был ли шовинистом Хрущев, если критиковал 'Бабий Яр'? За что грозили Мравинскому и Гмыре антисемиты, коли Вы сами заблаговременно переделали текст? Зачем предъявляли Шостаковичу и Вам ультиматум, вызывали Кондрашина 'наверх', когда после Вашей бессонной ночи в этом не было никакой нужды? 'С ходу' ли сварганили Вы на потребу начальству четыре строчки или по глубокому убеждению действительно работали над улучшением текста от зари до зари? Наконец, знаете ли Вы, что причиной утраты памяти (амнезии) нередко бывает так называемая 'собачья старость', т. е. старость, внезапно постигшая человека в расцвете лет?
Создается впечатление, Евгений Александрович, что 'Бабий Яр' Вы считаете главным произведением своей жизни. И потому именно через него с упорством известного красавца жука тащите в свою 'Кучу' еще и великого Шолохова. Вы делаете это, прямо скажу, удивительным образом.
Например, пишете, что 'в разгар 'дела врачей' и антисемитского шабаша' вокруг него Шолохов выступил 'с шовинистическим призывом отменить псевдонимы'; что к тому же 'он издевательски назвал повесть Эренбурга 'Оттепель' 'Слякостью'; а кроме того, Вас коробит 'искусственность образов большевиков' в 'Тихом Доне', и Вы допускаете, что 'их написал кто-то другой, а не Шолохов'. Словом, перед Вами был шовинист, антисемит, гонитель Вашего любимого писателя, да еще вроде бы и плагиатор. Все предельно ясно, но и это еще не конец. Вы пишете, хоть и предположительно, но все же достаточно мерзко: 'Может быть, будучи сам под страхом ареста, он совершил однажды преступление против нравственности, присоединившись к призывам типа: 'Если враг не сдается, его уничтожают'.
'Может быть…' Отвлеченно рассуждая, в этом мире возможно все. Может быть, в консорциуме 'Апрель' кто-то регулярно совершает преступление против нравственности, каждый месяц обирая его кассу? Может быть, чтобы напечатать такую статью, как 'Навозная куча', надо сунуть кому-то из начальства взятку? Может быть, Магда Геббельс в страшной суете крушения рейха не успела умертвить 30 апреля 1945 года вместе с другими своими детьми одного из сыновей? Все возможно!..
Вы проясняете свое предположение относительно преступлений против нравственности, совершенных-де великим писателем: призывал к убийству! И вот к такому-то жуткому человеку, которого благородный Сирано должен бы всей душой ненавидеть и презирать, в 1961 году, когда на 'Бабий Яр' обрушилась критика, он, Сирано, кинулся за помощью: не будучи знаком с Шолоховым, Вы позвонили ему, напросились приехать и тотчас полетели в Вешенскую. Там, по вашему рассказу, он вас 'крепко обнял'. Как же так, Евгений Александрович, неужели Вам совершенно безразлично, от кого принимать помощь, и Вы обнимаетесь даже с теми, кто призывает к убийству? Что же думать теперь о Вас Вашим читателям и избирателям?
Что касается в данном случае Шолохова, то, как теперь стало известно, ему грозил в свое время не гипотетический арест, а тщательно спланированное убийство без следствия и суда. За что? Да хотя бы за то, что в 1937 году ему удалось вырвать из лап Ежова несколько своих одностаничников. Ведь за Вами-то ничего подобного не числится. Не только арест, но и снижение гонорара вам никогда не грозило.
Я могу снять часть греха с Вашей души. Во-первых, с шолоховской оценкой 'Оттепели', по-моему, дело обстоит не столь уж драматично. К числу шедевров нашей литературы эта повесть конечно же не принадлежит, ее забыли. А в отношении оценок не один ведь Шолохов бывал суров и резок. Вот вы считаете 'Доктора Живаго' самым великим романом XX века. Прекрасно! А Владимир Набоков, которому Вы едва ли откажете в понимании литературы, отзывался об этом романе, как о 'бездарном, болезненном, фальшивом и полном предрассудков'.
Во-вторых, Вы напрасно пытаетесь увязать в один узел 'Дело врачей' и статью Шолохова о псевдонимах: 'Дело врачей' — это 1953 год, а статья в 'Комсомольской правде' о псевдонимах — 1951-й. В- третьих, ну почему же его статья (собственно, не статья, а небольшая заметка) — это опять шовинизм? У вас, гляжу, что не по нутру, то уж непременно и шовинизм. У Михаила Семеновича Собакевича воображение было куда богаче. Вспомните его ассортимент: 'дурак, какого свет не производил', 'первый разбойник в мире', 'Гога и Магога', 'мошенник', 'христопродавец', 'апрелевец', 'свинья' и так далее. Получились бы, право… Впрочем, стоп! Что же это я говорю? Вот собачья старость! Это же Вы в стихах, статьях и выступлениях лепите в глаза своим литературным и житейским противникам, называя их прямо по именам: 'шовинист'… 'антисемит'… 'стадо'… 'козлы'… 'навоз'… 'труп'…. 'евнух'… 'питекантроп'… 'предатель'… 'убийца'… 'палач'… 'дам в морду'… Нет-нет, по сравнению с Вами Михаил Семенович — воспитанник института благородных девиц.
Но на псевдонимы может быть, конечно, и другой взгляд. Михаил Шатров рассказывает, что его настоящая фамилия — Маршак, и вот когда он предпринял первые публикации, то будто бы маститый С. Я. Маршак очень испугался, что его будут путать с талантливым однофамильцем, и категорически заявил ему: 'Для советской литературы достаточно одного Маршака'. Бедняге ничего не оставалось, как взять псевдоним. Самые красивые, как бы устремленные ввысь, были к тому времени уже разобраны: Вершинин, Утесов, Курганов… Пришлось остановиться на Шатрове: хоть и пониже, но тоже — ввысь!.. Нельзя не заметить, что странновато, конечно, выглядит в этом рассказе Самуил Яковлевич. Невозможно же представить, чтобы Лев Толстой заявил однофамильцам Алексею Константиновичу, а в конце жизни и Алексею Николаевичу: 'Для русской литературы достаточно одного Толстого. Берите-ка вы, братцы, псевдонимы'.
Я лично вообще не против псевдонимов, но в некоторых конкретных случаях они меня, признаться, огорчают. Имею в виду Вас, Евгений Александрович. Вы писали:
Ну зачем же при такой прекрасной фамилии брать псевдоним? Ей-ей, за державу обидно…
Можно кое-что сказать и относительно афоризма 'Если враг не сдается, его уничтожают', замусоленного и оплеванного корифеями перестройки. Здесь тоже все зависит от конкретных обстоятельств. Помянутые корифеи делают вид, будто в этом афоризме речь идет не о враге, то есть не о том, кто по- настоящему, всерьез борется с тобой и при возможности сам уничтожил бы тебя, а об оппоненте в споре, в дискуссии, в диспуте, который не желает признать твою правоту, стоит на своем. Словом, если, мол, оппонент с тобой не согласен, то его уничтожают. Какое зверство! Ваше счастье, поэт, что вы не были на войне, не надевали другого мундира, кроме израильского, а фашизм видели, по Вашему выражению, только сопливый. Слышали что-нибудь, допустим, о Корсунь-Шевченковской операции? Должны бы, ведь Вы народный депутат Украины. Так вот, 28 января 1944 года войска Первого и Второго Украинского фронтов окружили свыше десяти немецких дивизий. Создали внешний и внутренний фронт окружения. 8 февраля предложили сдаться. Были гарантированы жизнь и безопасность, медицинская помощь, сохранение наград, после войны — возвращение на родину. Немецкое командование ультиматум отклонило. Знаете ли Вы,
