— Но ведь вы, Мавр, хоть и ждали свою Женни семь лет, однако в моем возрасте были уже женаты. Я же не виноват, что не встретил Лауру раньше.
— Вот тут мне возразить вам нечего, — развел руками Маркс. — Резонно. Да, я женился на двадцать шестом году. Но, дорогой друг, я к тому времени уже был доктором философии. А вы все еще студент. Ваша карьера во Франции наполовину разбита событиями в Льеже, а для вашей акклиматизации в Англии у вас пока что отсутствует необходимое условие — совершенное знание языка. В лучшем случае ваши шансы проблематичны.
— Вы еще не знаете, на что я способен! — жарко перебил Лафарг.
— Догадываюсь, — многозначительно покачал головой Маркс. — Наблюдение убедило меня в том, что вы по природе не труженик, несмотря на приступы лихорадочной активности и добрую волю. В этих условиях вы будете нуждаться в поддержке со стороны, чтобы начать жизнь с моей дочерью. Я вам такую поддержку оказать не смогу.
— Ну о чем вы говорите! Мой папа… — снова вскочил Лафарг.
— Сядьте и слушайте, — властно усадил парня Маркс. — Да, я вам помогать не смог бы. У меня в свое время были средства, но вы знаете, что все свое состояние я принес в жертву революционной борьбе. И не сожалею об этом. Наоборот. Если бы мне нужно было снова начинать свой жизненный путь, я сделал бы то же самое. Только я не женился бы.
— Неужели? А кумир? — Белки Лафарга заметались.
— Кумир остается кумиром. Но я не женился бы. Именно потому, что Женни всегда была для меня кумиром и я слишком люблю ее. На ее хрупкие плечи я взвалил нечеловеческую тяжесть. Я не могу себе этого представить, но, может быть, лучше, если бы я любил ее издалека. Поскольку это в моих силах, я хочу уберечь мою дочь от рифов, о которые так долго и больно билась и бьется жизнь ее матери. Вы должны быть сложившимся и крепко стоящим на ногах человеком, прежде чем помышлять о браке.
— Мой папа… — опять попытался что-то вставить Лафарг, но Маркс не дал себя перебить и решительно закончил:
— Как ни суровы мои слова, но, я надеюсь, они не удивили вас, ибо вы, убежденный реалист, не можете ожидать, чтобы я отнесся к будущему моей дочери как идеалист.
— Спасибо, что вы хоть назвали меня реалистом. — Лафарг слегка наклонил голову. — Так вот, как реалист, я напоминаю вам, что я единственный сын своих родителей. Мой папа довольно состоятельный человек…
— Я глубоко уважаю господина Франсуа Лафарга, — поняв, что хочет сказать собеседник, остановил его жестом Маркс. — И это очень хорошо для вас, что у него есть кое-какие средства, но поймите же, в двадцать пять лет строя свой семейный очаг, закладывать в его основание камни, которые называются 'мой папа' и 'моя маман', крайне несерьезно.
— Ну хорошо, хорошо, — сдался наконец Лафарг; ему стало неудобно за 'папа', хоть бы 'отец' сказал. — Я приложу все силы, чтобы в ближайшие несколько месяцев получить диплом врача.
— Иного решения вопроса и не может быть.
— Но только не чините мне новых препятствий, подобных необходимости согласия Энгельса. Я понимаю, вы с ним старые друзья…
— Сказать, что мы с Энгельсом друзья, значит еще ничего не сказать о подлинной сути наших отношений, — голос Маркса стал мягче и глуше. Друзей у меня было и есть много. Кугельман, Вейдемейер, Вольф, Гейне… Всех не перечислишь. А Энгельс… Как бы вам сказать?.. Без Энгельса я бы не стал Марксом, а без меня, вероятно, он не стал бы Энгельсом.
— О! — откинулся на спинку сиденья Лафарг. — Я думаю, что первое из этих утверждений невероятно преувеличено.
— Ах, как вы ничего не понимаете!.. — досадливо воскликнул Маркс. Известно ли вам, что мое имя, чем я до сих пор чрезвычайно горжусь, блистало под пером Фреда еще до того, как мы близко сошлись? Один раз это было в прозе — в статье 'Успехи движения за социальное преобразование на континенте' — он назвал мое имя среди других младогегельянцев. А другой раз даже в стихах! Они были в сорок втором году опубликованы в Швейцарии.
— Уж не помните ли вы их тоже наизусть спустя четверть века? улыбнулся Лафарг.
— Конечно! И сейчас с удовольствием прочитаю вам. — Маркс встал, отошел к двери и начал декламировать:
— Освальд — это псевдоним Фреда в ту пору, — пояснил Маркс. — А дальше речь о вашем покорном слуге:
Маркс прервал чтение, засмеялся:
— Ну, тут, как видите, бездна всяких романтических гипербол, свойственных молодости и самому стилю, избранному двадцатидвухлетним поэтом, по есть и две глубоко правдивые, реалистические детали.
— Какие? — Лафаргу не терпелось.
— Дослушайте до конца:
Теперь уже засмеялись оба — и чтец и слушатель.
— Да, смешно, — сказал Маркс, садясь на свой диванчик. — Смешно и трогательно… А две правдивые мысли вот какие. Во-первых, я тогда действительно был словно одержим бесом — бесом философских исканий, бесом добывания истины.
— Этот бес не отпустил вас до сих пор. Он разве что лишь сменил философское обличье на экономическое.
— Если угодно, да, — согласился Маркс, — в соавторстве с этим бесом мы написали вот эту книгу, — он взвесил на руке том 'Капитала', — и готовим еще две такие. Свод неба я не обрушил, но эти книги когда- то хорошо помогут обрушить устои буржуазного общества… Вторая же мысль ради нее-то я и обратился к юношеским стихам Фреда — состоит вот в чем: 'Кто мчится вслед за ним, как ураган степной?' Вы слышите? Черный сын Трира мчится вслед за монтаньяром Освальдом…
— Я все-таки думаю, что это тоже романтическая гипербола.
— О нет! Эти слова, написанные тогда, возможно, и без особых раздумий, в общем-то оказались пророческими.
