Молль рванулся вперед и заслонил собой Энгельса.
— Только попробуйте! — Он грозно потряс своими огромными кулаками.
Капитан Сакс тоже сделал шаг навстречу Грейнеру и, сдерживая негодование, сказал:
— Если вы арестуете господина Энгельса, то я обещаю вам, что многие лучшие люди нашего отряда немедленно оставят его ряды.
Сторонники Энгельса плотным кольцом столпились вокруг него. Обстановка предельно накалилась, любое лишнее движение и резкое слово могли стать катастрофическими. Быстро все взвесив, Энгельс обратился к своим защитникам:
— Господа! Не мешайте им меня арестовать. Дайте им сделать их славное дело.
— Фридрих! Не играй в благородство! — выкрикнул Молль. — Или ты не знаешь, чем это может кончиться?
— Это кончится только их позором, поверь мне. Пусть все наконец увидят, что представляют собой некоторые члены революционного правительства Пфальца. Да, да! Не мешайте им.
— Оружие, господин Энгельс, — протянул руку Мюллер.
Молль, Сакс, два-три других горячих волонтера еще негодовали, спорили, грозили и убеждали, но Энгельс не внял им. Во избежание крупного конфликта, а может быть, и кровопролития он протянул Мюллеру пистолет, дал себя арестовать и увести. Последнее, что он слышал, уходя в окружении стражи, были слова Молля:
— Я сейчас же возвращаюсь в Кайзерслаутерн и доложу об этом диком беззаконии правительству! Совсем одурели — своих хватают!..
Ночь арестованный провел в каком-то маленьком, но прочном домике под охраной двух солдат: один из них сидел в соседней комнате, другой вышагивал под окнами.
В своей временной тюрьме Энгельс обнаружил большой кожаный диван, сразу завалился на него и крепко уснул, утомленный дальней дорогой, выпитым вином и этой неожиданной встряской.
Среди ночи Энгельс проснулся, тихонько встал и подошел к двери. Из соседней комнаты слышался сладкий храп часового. Выглянул в окно. И второй часовой тихо дремал на скамье. Пожалуй, не составило бы большого труда бесшумно вылезть в окно, вырвать у часового карабин, оглушить его и бежать. 'Ведь у меня в биографии нет побега из-под стражи', — усмехнулся Энгельс. Но бежать сейчас, по его расчетам, не было смысла. Он вернулся на диван и снова уснул.
Утром явился жандарм.
— Одевайтесь и следуйте за мной, — строго сказал он.
— Куда, позвольте узнать? — спросил Энгельс, потягиваясь на диване.
— На допрос.
— Очень хорошо. Только распорядитесь, чтобы мне дали умыться. Энгельс спустил ноги с дивана.
— Потом умоетесь. Вас уже ждут.
— Я ждал дольше — целую ночь. Если вы не дадите мне таз с водой и полотенце, никакого допроса не будет.
— Я повторяю: вас уже ждет очень важное лицо.
— Утром нет ничего важнее умывания, сударь. Разве не так, если этим занимается все человечество?
Жандарм вышел из комнаты, и минут через двадцать явился солдат с тазом воды и полотенцем.
Приведя в порядок свой костюм, умывшись, Энгельс в сопровождении жандарма пошел на допрос. Путь до городской магистратуры, где ждало важное лицо, оказался недолгим.
Войдя в кабинет, Энгельс не смог удержать изумленного восклицания:
— Каким ветром!
Перед ним в важной государственной позе сидел за столом Франц Циц. Он окинул холодным взглядом вошедшего и многозначительно проговорил:
— Было бы более логично, если бы вы объяснили, как очутились в этом городе и какова цель вашего пребывания здесь.
Энгельс ответил, что сопровождал друга, который отсюда должен был с секретной военно- государственной миссией двинуться дальше, но теперь, после его, Энгельса, ареста, этот друг отправился обратно в Кайзерслаутерн, чтобы доложить властям о творящихся здесь, в Кирхгеймболандене, беззакониях.
— Беззакониях? — переспросил Циц. — По-вашему, задержать человека, который неуважительно относится к восстанию пфальцского народа и подстрекает население против его правительства, это беззаконие?
— Я обвиняюсь именно в этом?
— Да.
— В таком случае я отказываюсь отвечать на ваши вопросы и настаиваю, чтобы меня немедленно отправили в Кайзерслаутерн.
Раздался стук в дверь, и вошел вчерашний комиссар Мюллер.
— Господин комиссар, — сказал Циц, — арестованный отказывается отвечать на мои вопросы. Его действительно следует препроводить в столицу. Там с ним разберутся.
— Охотно, — тотчас отозвался Мюллер, — но у нас сегодня нет ни одной свободной лошади.
Циц несколько мгновений помолчал, и вдруг его осенила радостная мысль:
— В данном случае лошадь, господин комиссар, вовсе и не нужна. Арестованный молод и вполне здоров. Под конвоем он легко может проделать весь путь пешком. Погода отличная… Только распорядитесь, чтобы надели наручники.
— А найдутся ли у вас подходящие? — Энгельс слегка подтянул правый рукав. — Смотрите, у меня довольно широкая кость.
— Найдутся, — многозначительно пообещал Мюллер.
Циц промолчал.
— Ваша затея, господа, с моей прогулочкой до столицы в наручниках по жаре прекрасна, она меня восхищает, и в свое время я вас за нее должным образом отблагодарю. Но учтите, что если вы не предоставите лошадь, то мне придется с конвоем ночевать в дороге, и я не ручаюсь, что ночью все обойдется так, как вам этого хотелось бы.
— Не пугайте нас, не пугайте, — отмахнулся Мюллер.
— И еще одно обстоятельство, — сказал Энгельс. — Я сегодня еще не завтракал. Надеюсь, ни один из вас не думает, что я готов отправиться погулять натощак?
Против этого возразить было нечего. Циц распорядился подать для арестованного в соседнюю комнату завтрак. Едва Энгельс поел, как явился с наручниками давешний жандарм.
— Ах, это снова вы, сударь! Что ж, делайте свое дело. — И Энгельс протянул руки…
Вскоре они шли по городу, направляясь к его южной окраине: арестованный с наручниками на руках немного впереди, конвоир чуть сзади с карабином за плечами и с саблей у пояса. Прохожие останавливались и с интересом смотрели им вслед. Действительно, зрелище было редкостное: высокий молодой бородач, которому даже наручники не мешали шагать легко и оставаться уверенным, спокойным, гордым, и весь напряженный, словно испуганный, торопливо семенящий конвоир.
Когда вышли за город, в поле, Энгельс спросил:
— Как же вас звать, дорогой друг? Ведь нам предстоит довольно длительное путешествие, и надо бы познакомиться поближе.
— Мне запрещено с вами говорить, — буркнул жандарм.
— Это почему же? Ведь мы с вами в некотором смысле товарищи по несчастью.
— Мне приказано обращаться с вами как со шпионом.
— Со шпионом? — Энгельс обернулся к жандарму и с деланным испугом вытаращил глаза. — В чью же пользу я шпионил — Пруссии, Австрии или России?
— Мне это неизвестно.
— И мне тоже. Но интересно ведь! А может, я агент китайского императора или японского микадо?
