кончено. Если придет ей такая блажь – исполняй супружеский долг, благословляю. Я тебе потом расскажу кратенько, как там у нас обычно, что делает, чего делать не хочет… А Надюха… Я сам по себе, она сама по себе. Есть контакт? Нет контакта. Девке четырнадцать, вещь в себе, дни напролет по Интернету шарит, как наркоманка, сосуществуем, и только. Нет, дома все должно пройти гладенько. Опять-таки жалеть тебя будут, то бишь меня…
– Твоими бы устами…
– Ладно, хватит, – с некоторой властностью поднял ладонь Павел. – Моральные препоны есть? Кажется, нет. Сумма устраивает? Кажется, да. Работа в принципе подходит. Нет, я не говорю, что тебе будет легко, и попотеть придется, и мозгами ворочать, и на нервах будешь… Все я понимаю. Только, брательничек мой дорогой, обеспеченное будущее стоит таких трудов, а? Честно заработал – честно получил.
Петр перевел дух. Ощущения, будто все это происходит в дурном сне, уже не было, но легонький приступ нереальности не отпускал. Кабанья голова равнодушно и тупо глазела на него со стены янтарно- желтыми бельмами. Пятьдесят тысяч долларов. Новая машина. Киру можно будет одеть, как куколку, да мало ли… Прав Пашка – это будущее. Обеспеченное, без унизительного привкуса бедности, никчемности.
Что удивительно, откуда-то из неведомых глубин вновь вернулся молодой азарт, с которым вроде бы расставался навсегда. Близнецы Савельевы через столько лет задумали очередную хохму, превосходящую все прежние по дерзости по замаху. Сорок четыре года – это еще не старость, господа…
С улыбочкой наблюдавший за ним Павел нагнулся, похлопал по плечу:
– Помнишь «Принца и нищего»? Ведь любил ты когда-то товарища Твена, спасу нет…
– Я и теперь не разлюбил.
– Вот и отлично. Устроим переиздание бессмертного романа, братуха? По нашим наметкам?
– Устроим, – сказал Петр.
Павел длинно, шумно, с неподдельным облегчением вздохнул:
– Ф-фу… Семь потов сошло. Ну, выпьем за успех?
Глава вторая
Что-то с памятью моей стало
Они явно торопились уйти, хотя и просидели совсем недолго – трое мужчин, отмеченные всеми признаками преуспеяния, от мобильников и впечатляющих перстней до невиданных Петром галстуков (правда, вопреки массе сочиненных оголодавшей интеллигенцией анекдотов никто из них не блистал малиновым пиджаком, никто не носил килограммовых золотых цепей и не гнул пальцы веером).
Заметно торопились, от них так и веяло брезгливой жалостью. Полное впечатление, что боялись подцепить некую заразу, которой тут было неоткуда взяться. Мешая друг другу, кинулись хлопать его по плечу, с ноткой растерянной фальши уверять: ерунда, Павлик, все образуется, платная медицина и не с такими казусами справлялась, вон и Семеныча ты сразу узнал, и меня помнишь, и физиономия поджила, и видок, в общем, посвежевший… В таком примерно духе. Петр механически кивал, отвечая что-то краткое, дежурное. Еще пара секунд – и за ними захлопнулась дверь.
Отвернувшись к окну и тяжко вздохнув, Петр в уме посчитал: седьмой, восьмой, девятый. Сегодня к нему наконец-то разрешили пускать посетителей. Сначала пришли трое, потом – двое и еще раз двое, теперь – эти трое… черт, сбился, десять получается, а не девять… Ерунда. Главное, ни одна из четырех компаний ничего не заподозрила. Соратники и партнеры, сытые капитаны шантарского бизнеса явились посочувствовать попавшему в беду собрату. Посидели на краешках мягких стульев, бормоча нечто сочувственное, но в глазах у каждого, право, так и полыхало примитивное любопытство, так и подмывало бухнуть: «Павлик, у тебя что, совсем память вырубило?»
Вслух, конечно, не спросили, люди воспитанные. Но глаза выдавали. Ну и наплевать. Экзамен, похоже, блистательно выдержал. Приходится признать, что Пашкины мозги дорого стоят – брательник рассчитал все отлично и оказался сущим пророком…
Тихонечко отворилась дверь, белая, бесшумная. Вошла Анжела, с утра выполнявшая при нем функции опытной и придирчивой секретарши, – черноволосая красоточка в белоснежном, довольно-таки бессовестном халате, открывавшем ножки на всю длину и облегавшем, словно купальник. За неделю Петр немножко привык к ее убойной сексапильности, но все равно по спине всякий раз пробегали жаркие мурашки, поскольку юная чертовка, усугубляя ситуацию, держалась так, словно участвовала в конкурсе на очередную мисс, а он был жюри: колыханье бедрами, взгляды-улыбочки… Подозрение, что под безукоризненным халатиком ничего и нет, все больше превращалось в уверенность. Поскольку никаких таких особых медицинских процедур, на исключением смены повязок и пластырей, Анжела с ним не учиняла, Петр так и не смог представить ее за рутинной медсестринской работой.
Вот и сейчас, убирая в роскошный импортный холодильник очередную порцию недоступных простому смертному яств – дары только что исчезнувшей компании, – Анжела ухитрилась за пару минут четырежды ожечь его жарким взглядом трехдюймовых глазок, единожды словно бы невзначай задеть бедром, продемонстрировать фигурку со всех сторон и, наконец, без всякой необходимости поправить штору, грациозно взмыв при этом на цыпочки так, что «болящий» в полном смущении отвел глаза, обнаружив, что сравнение дамских трусиков с ниточкой есть не поэтический вымысел, а доподлинная реальность бытия.
Пашка заверял, что из всего медицинского персонала в курсе лишь доктор. Она и не подозревала, ручаться можно. Вот только что за всеми ее ужимками стояло – патологическое кокетство или… Очень может быть, что «или». Не зря братец сунул в карман тот конвертик, ох, не зря…
– Пожелания будут, Павел Иванович? – осведомилась белоснежная прелестница, глядя вовсе уж недвусмысленно.
– Да нет, – сказал он неловко. – Я подремать хочу…
– Бога ради. Если появятся… пожелания, нажмите кнопочку, – Анжела крутнулась на каблучках и вышла такой походкой, что не смотреть ей вслед было решительно невозможно.
Он вовсе не считал себя столь уж высокоморальным субъектом, при других условиях, очень может быть, и попробовал бы, выражаясь деликатно, воспользоваться ситуацией, как большинство мужиков на его месте. Будь он собой. Сейчас, когда он, собственно говоря, был не собой, а кем-то совершенно другим, любые поползновения казались чем-то стыдным. Словно украдкой хватаешь с вешалки чужую песцовую
