Вадим обернулся в ту сторону – и вот тут-то по-настоящему стало жутко…
Там, у аккуратного забора, стояли человек шесть – судя по облику, такие же несчастные маргиналы, как их вонючий попутчик. Держа обеими руками жестяные миски, они отвешивали усатому самые натуральные поясные поклоны.
И у каждого на ногах были натуральнейшие кандалы – похоже, смастерённые здешними умельцами из толстых собачьих цепей, но надежные даже на вид. В таких широко не шагнешь, будешь семенить, как китаянки в те времена, когда им бинтовали ноги…
В сторонке с ружьем на плече сидел отрок лет восемнадцати, тоже сытенький и крепкий, с пушком на верхней губе и наглой уверенностью в себе во взоре.
– Как оно? – мимоходом спросил усатый.
– Нормалек, батя. Жрут за обе щеки.
– Жрать-то они умеют, быдло… Ворота закрой, – и усатый повернулся к пленной четверке. – Ну-с, господа нищеброды, в темпе пройдем политграмоту… Если что будет непонятно, переспрашивайте сразу, повторять потом не буду. Вот… Существа вы все, по большому счету, пакостные и никчемные, – говорил он без всякой злобы, скорее равнодушно, – а поскольку, во-первых, труд сделал из обезьяны человека, а во- вторых, в такую пору каждая пара рук на счету, придется вам потрудиться на совесть, от рассвета и до заката, от забора и до позднего ужина… Пока не зарядили дожди, будем копать картошку. Да и помимо картошки будет еще масса дел по ударной подготовке к зиме. У меня не заскучаете.
– А картошки-то сколько? – поинтересовался вонючий сосед Вадима.
– Мало, – обнадежил усатый Вова. – Всего-то гектара полтора. За недельку управитесь, если будете трудиться по-стахановски. Ее еще сушить-перебирать придется, потом – или параллельно – нужно будет управиться с дровишками, заготовить леса на сарай, провернуть еще кучу всяких крестьянских дел… В общем, за месяц, я так думаю, осилите. Кормить буду без дураков, вон, посмотрите, в мисках мясцо, ложка торчком стоит. Спиртного, не взыщите, не держим – несовместимо с крестьянским трудом… Заодно и от алкоголизма вылечитесь. А через месячишко или там через два пойдете себе восвояси и даже по бутылке получите. Другого вознаграждения, честно скажу, не обещаю – я вам, если подумать, устраиваю самый настоящий санаторий на вольном воздухе со здоровым крестьянским трудом и нормальным питанием. Только душевно вас прошу: не дурите. Убежать в таких браслетиках все равно далеко не убежите, а если начнете отлынивать от работы – нагаечки попробуете. Эй, организм, продемонстрируй!
Тот, к кому он обращался, торопливо поставил миску на землю и, суетясь, повернулся спиной, задрал рубаху. Вадим охнул про себя – спина была разрисована уже начавшими подживать широкими вздувшимися полосами…
– Хватило одного урока, – небрежно ткнул пальцем Вова. – Сначала ерепенился, а после вразумления стал полезным членом общества. Другие на него равняются… Все уяснили, отбросы?
– Да это же рабство какое-то! – вырвалось у Ники.
– Во-первых, не какое-то, а доподлинное, правда, временное, – спокойно сказал усатый. – А во-вторых, некого винить, кроме самих себя. Вы на себя только посмотрите… Кто вы есть? Совершенно бесполезное быдло, порхаете перелетными птичками, чтобы только набить брюхо да нажраться одеколона… Читал я одну полезную книжку – в Англии, лет четыреста назад, таким, как вы, уши рубили, железом клеймили… И правильно. Человек должен быть приспособлен к делу, а если он бездельничает, то крепкий хозяин его имеет полное право запрячь в соху и пахать на нем поле. Потому что на поле-то хлебушек растет, который вы, небось, в три глотки жрете… Я из вас людей сделаю, рвань поганая…
Отрок, давно слышавший папаню с заметным уважением, во все глаза пялился на Нику. Не выдержал, протянул:
– Бать…
– Не мешай воспитывать, – сказал усатый. – Короче говоря, быдло вы этакое, трудиться будете, как следует. Иначе могу нагайкой не ограничиться, вздерну любого из вас на суку – еще сто лет никто не обеспокоится и претензий не предъявит, кому вы нужны, вшивые?
Он цедил слова лениво, со спокойным сознанием превосходства, как человек, считающий себя стопроцентно правым. Ни капельки злобы – холодное, властное превосходство…
Вадиму вдруг показалось, что он глядится в некое волшебное зеркало, где видит самого себя. Разница только в лексиконе и окружающих декорациях – усатый Вова, благополучный куркуль, всего лишь излагал чуть коряво и примитивно то, что считали своей жизненной философией сам Вадим и его братья по классу. Правда, выражалось это в более цивилизованных формулировках, но суть от этого ничуть не менялась. Были справные хозяева, благодаря уму и энергии имевшие полное право управлять, и были зачуханные совки, навечно обреченные на подчиненную роль.
Дикая несправедливость заключалась в одном-единственном: как смела эта кулацкая морда применять те же самые правила к хозяину жизни, ворочавшему делами, по сравнению с которыми этот хутор был кучей дерьма?!
Но ведь не поверит, ничему не поверит!
– Бать… – протянул отрок.
– Не гони лошадей, – проворчал усатый Вова. – Всему свое время, я же тоже не педераст какой, природа требует… – Он расплылся в хозяйской улыбке, широкой мозолистой ладонью приподнял подбородок Ники, повернул ее голову вправо-влево. – Не переживай, подруга, я тебя, может, и не стану на сельхозработы посылать. Я, понимаешь, вдовствую, а Мишук, соответственно, сиротствует, – кивнул он на мордастенького отрока. – Чует мое сердце – если тебя малость подмазать и приодеть, смотреться будешь неплохо. И будешь ты у нас форменная рабыня Изаура, которую на жатву вовсе и не гоняли, другие у нее функции… Мишук, ты не топчись. Все равно завтра приедет доктор, будет смотреть новеньких на предмет какой-нибудь инфекции, заодно и эту белоручку, – он мимоходом оглядел холеные ладони Ники, – проверит, нет ли у нее какой-нибудь спирохеты. Если все чисто, найдем применение. Не спеши, Мишук, она у нас долго гостить будет… Неси-ка лучше кандальчики, нужно сразу гостей принарядить.
– Три штуки, бать?
Вадим присмотрелся – «браслеты» кандалов представляли собой снятые с цепочек наручники, добротно приваренные к цепям. То-то у отрока висит на поясе два маленьких ключа…
– Четыре, Мишук, четыре, – с ласковой отеческой укоризной поправил усатый. – Вдруг эта бичевка
