дорогу. Ветер как раз дует в сторону Крита.
– Ты был великолепен, – сказал я, когда за Тезеем затворилась низенькая выщербленная дверь. – Однако встреча старых знакомых может обойтись и без ваших олимпийских выкрутасов, а? Юнца ты и так восхитил до предела.
Он усмехнулся, опустился на табурет, небрежно бросил кадуцей рядом с кувшином и взмахнул рукой. Золотистое сияние растаяло, исчез радужный плащ, крылышки сандалий помутнели и стали неподвижными, похожими на листки слюды.
– Так-то лучше, а то я чувствовал себя рыбкой в аквариуме, – сказал я. – Ты, как всегда, не упустил случая участвовать в спектакле?
– Ну конечно. Я бы появился и раньше, но любопытно было, сумеешь ли ты справиться сам.
– Гефест, разумеется, и в глаза не видел этого меча «своей» работы?
– Разумеется, – беззаботно сказал Гермес. – Я его купил тут неподалеку, в лавке за углом. Что ж, поздравляю, дружок, замысел дерзкий, мистификация грандиозная. Ты полностью оправдываешь мое доверие и выгодно отличаешься от большинства моих обычных подопечных.
Странные все же у нас с ним отношения. Он, я подозреваю, втихомолку гордится мной – то, что среди его подопечных имеются столь яркие и одаренные личности, помогает ему не чувствовать себя на Олимпе простым мальчиком на побегушках, каковым он, в сущности, и является – не более чем гонец, которого без зазрения совести используют почти все остальные олимпийцы. А такие, как я, поднимают его и в собственных глазах, и в глазах других богов – отблеск наших свершений ложится и на него.
Ведь, если совсем откровенно, на что он может влиять? Купцы и мошенники и без него прекрасно знают свое дело, просто традиционно считается, что и они должны иметь своего покровителя. Но вот уважают ли они его, как, к примеру, уважают и не на шутку побаиваются моряки Посейдона, – другой вопрос. Возведенные в его честь храмы не столь уж многочисленны и пышны. И чтобы утолить свое честолюбие и упрочить свои позиции на Олимпе, он частенько возникает на пути героев и полководцев, оказывая мелкие услуги, прикидывается соратником и единомышленником, так что в конце концов его имя оказывается прочно связанным со всем, что эти герои совершили. Одиссея во время его многолетних странствий Гермес, рассказывают, временами доводил до бешенства, навязчиво возникая на его пути там и сям, чуть ли не в спальню к Навсикае вламывался, чуть ли не каждый шаг комментировал, с Цирцеей поссорил и заставил покинуть ее раньше, чем того Одиссею хотелось, – злые языки утверждают, что к Цирцее Гермес его попросту приревновал, и моральная стойкость Одиссея в отношениях с Цирцеей, если верить вовсе уж вошедшим в раж сплетникам, проистекала исключительно оттого, что Гермес подсунул ему какое-то снадобье, вызывающее временный упадок мужских способностей. Не знаю в точности, как там обстояло дело, история давняя, но от Гермеса всего можно ожидать. Говорят еще, что он умышленно затягивал странствия Одиссея, дабы тот испытывал как можно больше приключений (которые ему, естественно, предсказывал и из которых помогал выпутываться невредимым Гермес); что и узел на мешке с усмиренными Бореем ветрами развязал не кто иной, как Гермес, когда Итака уже виднелась на горизонте, – понятно, чтобы Одиссей подольше мотался по свету.
Правду от выдумки отделить довольно трудно (своих шпионов на Олимпе у нас нет, увы), но, как бы там ни было, Гермес своего добился – Гомер в «Одиссее» уделил ему немало места. Не зря (это я уже знаю совершенно точно) Гермес впоследствии, когда «Одиссея» была перенесена на папирус, уговорил слепого и неграмотного Гомера начертать на ней какие-то каракули, долженствующие изображать теплую дарственную надпись, и хвастался этим свитком на Олимпе направо и налево. Как и своим участием в истреблении сестер Горгон и спасении Андромеды.
Объективности ради и к чести Гермеса следует упомянуть, что иногда и он отличается весьма похвальной скромностью. Например, он очень не любит вспоминать, что по приказу Зевса арестовал Прометея и доставил его к скале в землях колхов. Гермес обычно сваливает все на эту мерзкую тварь, Зевсова орла (хотя орел выступал в роли простого полицейского), и на Гефеста, чье дело – приковать Прометея к скале – было уж вовсе десятое. Меж тем несомненно, что заправлял всем, когда орел сцапал Прометея за шиворот, как жалкого уличного воришку, не кто иной, как Гермес, и я не исключаю, что именно он предварительно и донес на Прометея Зевсу. Вспоминать обо всем этом Гермес не любит – как-никак Прометей до сих пор томится в тех диких скалах и пользуется большим уважением – и лишь видя, что недомолвками и умолчанием не отделаться, цедит с кислой миной, что он-де лишь исполнял приказ Зевса, которого никак не мог ослушаться.
Вот такой он у нас, Гермес. Конечно, в силу своего положения он обладает кое-какими способностями: полеты и ходьба по воздуху, фокусы с невидимостью и прочее, но на роль подлинного вершителя судеб не вытягивает. И он не настолько глуп, чтобы не знать, что и мы об этом прекрасно осведомлены.
– Я слышал, ты в последнее время стал отрицать существование богов? – спросил Гермес.
– Неправда, – сказал я. – Вы существуете, и с вами приходится считаться.
– Смел…
– Что поделать, таким уродился, – сказал я.
– Знаешь, постоянно насмехаться над богами опасно. Могут и отомстить когда-нибудь.
Я насторожился – не понравились мне что-то его глаза – и сказал:
– Ударом молнии?
– Рипо, голубчик, – поморщился Гермес. – Ты человек умный, спору нет. Но слышал ли ты, что своих желаний нужно бояться, ибо они сбываются?
– Не приходилось, – осторожно сказал я.
– Можно наказать молнией, а можно и удачей. – Он задумчиво повертел в руке кадуцей, улыбнулся преувеличенно добродушно и коснулся кадуцеем моего плеча. – Предрекаю тебе удачу, ею тоже можно наказывать…
– Намекаешь на судьбу Мидаса?
– Вот видишь, ты не понял. – Он улыбнулся уже искренне.
И растаял, исчез, как рассветный сон.
Горгий, начальник стражи Лабиринта
