НКВД. Война с неведомым

если он кадровый, опытный. А эту операцию, надо полагать, планировали ба-альшие генералы… Нет, и это не версия.

Зачем у нас отобрали огнестрельное оружие и выдали шашки? С марсианами воевать? Не смешите! И зачем с шашками нужно было стоять именно в такой позиции? И что это были за огни? И почему синяя ниточка тянулась с земли, а огни, наоборот, спускались с неба?

Я и голову ломать больше не хочу. Я ее столько лет ломал, надоело… Объяснений нет ни малейших.

А ведь они должны быть, мать их так! Должны! Кто-то знает все до мельчайших подробностей, вот только кто? Каждая подробность, каждая деталь, каждая сцена имеет свой глубокий смысл, тут и сомневаться нечего. Вот только – какой? Что это вообще было такое? Ни малейшего объяснения…

Понимаете теперь, что такое настоящее Необыкновенное? Вот именно так оно и выглядит.

И самое поганое, что все это – было. Именно так, как я вам рассказал… В точности.

Вот что это было? И знает же кто-то…

Хотите, доктор, подвезу?

Случилось это в октябре сорок первого – мы тогда все еще отступали.

Я тогда была в звании военврача третьего ранга. Это означало одну шпалу на петлицах и соответствовало званию армейского капитана. Система такая продержалась до сорок третьего, когда ввели погоны, и мы стали именоваться иначе: капитан медицинской службы, майор… и так далее. Только погоны у медиков были поуже, чем у остальных. Но это, наверное, неинтересно?

Порядок тогда был такой, что командиры должны были дежурить на КП дивизии. Уже не помню, что было написано насчет этого в уставах, но это наверняка тоже неинтересно. Я просто хочу пояснить, почему оказалась в тот день на КП дивизии – дежурила в свой черед.

Отдежурив, возвращалась в медсанбат примерно в час дня. От КП до медсанбата, до окраины деревни, было километров пять с небольшим, дорога одна, не петляла, так что при всем желании заблудиться невозможно. Справа тянулось редколесье, слева – болото. Стоял октябрь, я уже говорила, но погода выдалась теплая, ясная. Я специально подчеркиваю: все произошло в час дня, при ясном небе. Это мне до сих пор… ну, не то чтобы не дает покоя, но кажется каким-то неправильным. Мне всегда казалось: уж если такое бывает на самом деле, то они… ну, эти… Словом, им как бы полагается появляться после полуночи, в сумерках, об этом столько написано… Так вроде бы полагается?

От КП я отошла примерно на километр, когда услышала сзади машину, а вскоре она меня и догнала: обычный «козлик», то есть легковой «газик» повышенной проходимости. «Виллисов» мы тогда еще и в глаза не видели, их стали привозить позже.

Я сошла с колеи на обочину – колея была узкая. Машина остановилась. В ней был только водитель – прекрасно помню, с треугольничками в петлицах и пехотными эмблемами. Вот сколько точно было треугольничков, как-то не вглядывалась.

Лицо… Обыкновенное, знаете. Типичная, как принято говорить, простецкая физиономия, славянская. Такой, как бы поточнее… из весельчаков и балагуров. «Подывыся, дивчина, який я моторный». Отнюдь не первый парень на деревне – просто веселый и незатейливый. Вот, кстати, что любопытно, хотя и не имеет отношения к той истории: именно из ребят с такими лицами с равным успехом получались и настоящие герои, и последние шкуры. Но это не имеет отношения к той истории… В общем, лицо у него было простое, типичное, располагающее. Улыбка хорошая, белозубая, и все зубы – здоровые, белые, отличные, хоть колючую проволоку перекусывай, как кто-то любил выражаться. Наверное, я тогда чисто профессионально обратила внимание на зубы – у нас на факультете была и стоматология, основы…

Вот… Он улыбнулся этак открыто, беззаботно и спросил совершенно непринужденно:

– В расположение, доктор?

Я его не помнила, но подумала, что он мог меня где-то видеть прежде. Или попросту проявил солдатскую смекалку: знал, что в деревне, на окраине, стоит медсанбат, и куда же еще шагать врачу, как не туда? Петлицы у меня были, естественно, медицинские. Одна шпала – это уже не военфельдшер, это уже доктор, то есть военврач…

Я в ответ… не то чтобы кивнула – так неопределенно пожала плечами. Все же какая-никакая, а военная тайна – расположение отдельно взятого воинского подразделения, то есть медсанбата. Тогда с секретностью было строго, все уши прожужжали, да и основания были, нельзя все списывать на время и шпиономанию. Да что там далеко ходить, моим девчонкам пришлось однажды перевязывать самого настоящего диверсанта, немца, не русского предателя. Руку ему прострелили особисты, когда брали…

Шофер покивал, с понимающим видом, потом сказал:

– Садитесь, доктор, довезем в лучшем виде.

Или как-то иначе он выразился? В общем, сказал какую-то банальность – но не пошлость, нет, какую-то банальную прибаутку: мол, доставим в лучшем виде, домчим с ветерком и колокольцами…

Я собиралась к нему сесть, не особенно и раздумывая. Не хотелось тащиться пешком в такую даль. И подозрений на его счет у меня, в общем, не имелось. Завезти меня куда-нибудь не в ту сторону он не мог – дорога, повторяю, была одна-единственная, тянулась вдоль болота. Разведгруппы немцев, что приходили с той стороны за «языком», вели себя иначе – никто из них не стал бы в одиночку раскатывать на машине средь бела дня. Служила я почти год, была обстрелянной в самом прямом смысле. В кобуре у меня был ТТ. Словом, никакой опасности.

И ведь так бы я к нему и села! Знаете, что помешало? Шлевка. Шлевки – это две кожаных петли, на которых кобура подвешивается к ремню. На одной у меня распоролся шов, я давно заметила, но все не собралась починить – и как раз когда я шагнула к машине, шов разошелся окончательно, кобура вдруг провисла на одной петле, в первую секунду показалось, что кобура вообще оторвалась и падает…

Я, чисто машинально, схватилась за нее, посмотрела на ремень. И, так уж получилось, видела теперь водителя как бы искоса, краем глаза, боковым зрением.