поинтереснее), рядочком лежала полудюжина серебряных портсигаров (ничего особенного, но всё ж не
Маришка стояла перед ним, как лист перед травой, поглядывая вопросительно, с легкой улыбочкой знающей свои обязанности горничной. Покосилась на обширный диван, но Смолин мотнул головой и кратко распорядился без улыбки:
– Производственная гимнастика, зая…
Сделав означающую примирение с неизбежным гримаску, Маришка без всякой заминки опустилась на коленки и деловито вжикнула молнией его джинсов – еще одно ценное качество юной продавщицы заключалось в мастерском исполнении не самой изощренной французской придумки (а впрочем, еще Иван Грозный, как известно, писал своим боярам…). Достаточно долго Смолин отрешался с приятностью от всего сущего, поглаживая ее затылок. Выждав некоторое время после финала, она встала, безмятежно улыбнулась и капризно протянула:
– Вы меня что-то давненько в гости не звали…
– Вот кончится война – тогда и споем с тобой, Лизавета, – сказал Смолин рассеянно, приводя себя в порядок. – Обязательно споем… Иди уж на вахту, солнышко ты мое пленительное…
Когда за девчонкой захлопнулась дверь, но закурил, полулежа в кресле. Напряжение снято, поганых сюрпризов пока что не наблюдается в окрестностях, вот только текущие заботы, которых, как водится…
Над дверью вспыхнула, налилась алым маленькая круглая лампочка – это Гоша даванул неприметную кнопочку, имевшуюся под прилавком. Означать это могло что угодно – но обычно – досадные пустяки, а не жуткие невзгоды, так что Смолин встал весьма даже неторопливо и направился к дверям без лишней суеты. Так уж повелось, что разбойных налетов на антикварные магазины, в общем, не бывает, криминальные неожиданности, как правило, двух видов: либо попытаются спереть что-то темной ночью, из безлюдного заведения, либо, что гораздо чаще, юная шпана сопрет какую-нибудь компактную мелочевку из наличествующей в «свободном доступе» (причем, что характерно, эти уроды сплошь и рядом отправляются продавать добычу в какой-нибудь другой антикварный магазинчик, не подозревая, что в этом веселом бизнесе все друг друга знают, все повязаны одной веревочкой, и в случае любой кражи моментально последует
Смолин вышел за прилавок. Лоха с «серебряным уникумом» уже не наблюдалось, зато перед Гошей стояла пожилая фемина раннего пенсионного возраста. Рожа у нее была улыбчивая, открытая, интеллигентная, располагающая к себе за километр – этакая училка на пенсии, былая любимицы детворы, а перед ней на прилавке…
А перед ней на прилавке красовался «лысый» – то бишь орден Ленина,
– Ну, и что тут у нас? – громко спросил Смолин, лучезарно улыбаясь посетительнице.
Сияя не менее лучезарной улыбкой – идеал вежливого продавца – Гоша столь же громко сообщил:
– Да вот, Василий Яковлевич, гражданочка орден продает…
– От старика остался, – сообщила помянутая гражданочка, внося свою лепту лучезарной улыбки (простодушной – спасу нет!). – Пенсия сами знаете, какая, вот я и хочу…
– Продать? – улыбнулся Смолин еще шире.
– Продать.
– Нам?
– Ну конечно. У вас, я слышала, магазин приличный, не обманете. Боязно предлагать с рук кому попало…
Взяв тяжеленький орден (золота изрядно, да и платиновый профиль вождя неплохо весит), Смолин перевернул его, беглым взглядом окинул номер. Знакомый номер. Пожал плечами (разумеется, мысленно) – дети малые, никакой фантазии…
– Настоящий орденок-то, родная, – сказал Смолин, старательно окая.
– Кончено, у меня и документ есть…
– Да разумеется, – сказал Смолин с бесстрастным выражением лица. – Эти антинародные реформы, вызвавшие обнищание трудящегося человека… Чубайс там, ваучеры и все такое… Голубушка, мы с этим милым молодым человеком похожи на идиотов?
– Да что вы! – все так же лучезарно улыбаясь, сказала «голубушка» (ах, какой простенький у нее оставался при этом вид!) – Ничуть даже не похожи…
– То-то и оно, жертва вы наша антинародной перестройки, – сказал Смолин. – Вроде бы, смею думать, не похожи… Только законченный идиот, несчастная вы наша вдовушка, за собственные приличные денежки себе прикупает сплошные неприятности. Понятно?
– Не совсем…
– Есть, мамаша, такая скучная книга, – сказал Смолин. – Зовется она кратко – уголовный кодекс. Так вот там, что характерно, как раз и прописано черным по белому, что сбыт государственных наград не только Российской Федерации, но и СССР – явление уголовное и безусловно подлежащее. И наказаньица-то, родная, значатся сурьезные… Для тебя первой. Для нас, впрочем тоже…
– Но орден же не краденый? – произнесла визитерша, сохраняя на лице всё ту же величайшую наивность и несказанную благостность. – Я продала, вы купили, при чем тут кодекс? Я ж не пойду потом на вас заявлять…
– У меня и вот этого молодого человека есть один бзик, – сказал Смолин. – Мы – граждане ужасно законопослушные и уголовный кодекс, следуя заветам товарища О. Бендера, чтим свято, – ему было скучно, нисколечко не хотелось продолжать спектакль. – А потому, родная, как выйдешь за дверь, ступай…
И он парочкой замысловатых фраз, чрезвычайно смачно и умело обозначил сразу несколько насквозь нецензурных азимутов, по которым гостье предлагалось следовать. Самое примечательное, она выглядела не особенно и шокированной, только пожала плечами:
– А на вид – интеллигентный человек…
– Я?! – теперь уже откровенно пожал плечами Смолин. – Нашла интеллигента, манда корявая… – и еще одной витиеватой фразой уже не дорогу указывал, а характеризовал личность визитерши. – Интеллигенты тут не водятся, точно тебе говорю… Так что забрала быстренько светлый образ вождя мирового пролетариата и пошлепала на хрен отсюда… А то нажму сейчас вот эту кнопочку, и, когда максимум через пару минут нагрянет машинка вневедомственной охраны, вмиг напишу заявление касаемо статьи триста двадцать четвертой уголовного кодекса… – он демонстративно опустил руку под прилавок. – Кому говорю, клюка долбаная?
Со столь же безмятежным видом посетительница старательно завернула «лысого» в носовой платочек, спрятала в сумочку, пожала плечами:
– Такие приличные люди, и так выражаются…
И прошествовала к двери. Глядя, как она неторопливо удаляется в сторону площади, Гоша кратко и смачно сказал про нее нехорошее.
– Как выразился бы товарищ Сталин, удивительно точное определение, – сказал Смолин без особых эмоций. – Надо же, и до нас доплелась, кошелка сраная…
Он посмотрел на стоянку, но ни одна машина не отъехала, все до одной стояли пустые – то ли опера приткнулись где-то вне досягаемости взгляда, то ли были пешком. За последнюю неделю эта гадючка, самого благообразного и внушающего доверие за километр облика, успела обойти все до единого антикварные лавки Шантарска, за исключением смолинской – а теперь, стало быть, и сюда добралась, паскуда. Ничего в этом не было от злого умысла, направленного конкретно против Смолина – так, рутина, серые милицейские будни, закинули удочку наугад, обормоты, авось какой дурной карасик и клюнет. Вот только в этом омуте дурных карасей нема, в первом же заведении, куда эта юная подружка милиции сунулась – и вызвала подозрения – не только нахрен ее послали, не выбирая выражений, но и номер орденочка запомнили, да тут же по линии его и передали…
– В следующий раз и в самом деле жмите кнопочку, орлы, – сказал Смолин решительно. – Пусть потом две службы лобиками бодаются, мелочь, а приятно, да и не разозлишь особенно никого такой мелкой
