– Нет, под своей.
– Быть может, по чужому паспорту?
– Паспорт ваш сомнений не вызывает, – столь же спокойно признал Бестужев.
– Так в чем же дело? Скажу вам откровенно, ротмистр, в ранней молодости я и в самом деле, гм, был некоторым образом причастен к разного рода нелегальщине – о, разумеется, я имею в виду не ваши мифические экспроприации и контрабанду, а изучение запрещенной литературы, создание нелегальных кружков и тому подобные юношеские шалости, – он говорил как по-писаному, не сводя с Бестужева ироничного взгляда. – Что ж, «это многих славный путь»… Масса неопытного, восторженного юношества отдала дань этим заблуждениям, даже Зубатов, будущая звезда политического сыска, в юные свои годы баловался народовольческими идеями, не правда ли? С тех пор много воды утекло, ротмистр. Войдя в зрелые года, я осознал всю бесперспективность и порочность этого пути… и постарался стать полезным, почтенным, уважаемым членом общества, стал делать карьеру, выслужил чин… Помилуйте, я же абсолютно не виновен в том, что вы потеряли меня из виду… Я прав?
– Вы совершенно правы, – кивнул Бестужев. – Хотя нас, сатрапов, и считают этакими всевидящими Аргусами, бюрократическая машина, как и в других областях жизни, неповоротлива. Иногда достаточно уехать подальше и прекратить всякую активную деятельность на известной ниве, чтобы надолго выпасть из поля зрения… Значит, вы пережили ломку юношеских иллюзий и разочарование в прежних идеалах? Вам не ангел ли явился, как Савлу на пути в Дамаск? Я себе это живо представляю: грядете вы, господин Мельников, и вдруг с неба слетает ангел с голубыми кантами на крыльях, с аксельбантом, и, воздевая огненную шашку образца восемьдесят первого года, возвещает: «Георгий, сын Владиславов! Переродися!» И вы, стало быть, переродились?
Мельников рассмеялся без малейшего напряжения:
– А у вас талант… В юмористические журналы не пишете?
– Времени нет, – сказал Бестужев. – Ну что ж… Господин Мельников, а почему вы, собственно, решили, что мы вас по-прежнему в чем-то подозреваем? Я здесь нахожусь чисто случайно, дабы уточнить некоторые детали. Я их уточнил. Вы давно уже не имеете ничего общего с эсдеками и боевыми дружинами? Я этому только рад – одной заботой меньше… Все претензии к вам – чисто уголовные, а это уже не моя епархия…
– Что же вы здесь в таком случае делаете?
– Вообразите себе, исполняю роль свидетеля, – сказал Бестужев. – Да, вот именно. Свидетеля. Помните, я, еще будучи в личине горного инженера, на приисках говорил с вами об отправке очередного золотого каравана? То есть тогда-то вы уже знали, кто я на самом деле, я раскрыл перед вами свое инкогнито… И в том числе поведал вам, что в ящиках у меня – два ручных пулемета, из коих мои агенты намерены задать жару грабителям… Помните?
– Конечно.
– А вы слышали о том, что на нас все же напали в поезде?
– Да, как все вокруг…
– Нападавшие, что интересно, первым делом потребовали от меня выдать им ручные пулеметы из ящиков… а знаете, в чем тут был жандармский подвох, Георгий Владиславович? Да в том, что про эти мнимые пулеметы я сказал вам одному… Вам од-но-му, – с расстановкой повторил Бестужев. – Я вам соврал, будто об этом знают еще несколько человек… У меня было определенное число подозреваемых, и каждому из них я преподнес свою ложь… А потом оставалось смотреть, что за этим воспоследует… Вот тут вы попали впросак…
Наконец-то! Впервые на этой холеной физиономии отразилось беспокойство! Понял, голубчик, что дело обстоит серьезно…
– Ну? – рявкнул, как и следовало по роли, пристав Мигуля. – Что скажете, господин хороший?
Как и ожидалось, Мельников возмутился:
– Я попросил бы вас…
Гэп! Глыбообразный кулак Мигули так грохнул по столу, что и Бестужев передернулся. Зловещим тоном Мигуля протянул:
– Это ты у девки проси, а у меня – отвечай на вопросы! Плевать мне, что ты – губернский секретарь и чего-то там заведующий! У меня ты, гладкий, проходишь как главный подозреваемый по чисто уголовному делу, к каковому, безусловно, относится разбой на путях сообщения! Ишь, секретарь… В столицах бароны с графьями, случается, идут по уголовке… И никто им на нары
– Ротмистр… – оглянулся на Бестужева Мельников. С радостью подметив в его тоне и глазах откровенное замешательство, Бестужев развел руками, сообщил злорадно:
– Ничем не могу помочь, Георгий Владиславович. Я же говорю, сам здесь – в качестве свидетеля по уголовному делу. Никакой политики в оном не усматривается, а значит, вы всецело в распоряжении господина пристава. Я понимаю, в этом заведении порядки не те, к каким ваша милость изволили привыкнуть на допросах в охранном, да что ж поделать?
– Читай, сучий выползок! – рявкнул Мигуля, выложив перед инженером показания Даника. – Тут про тебя мно-ого прописано!
Мельников – на сей раз без всяких шумных протестов – взял бумагу. Читал очень внимательно. Мигуля бдительно стоял над ним, чтобы, не дай бог, не вздумал сжевать – всякое случалось…
Когда инженер отложил бумагу и поднял взгляд, Бестужев уже видел, что беспокойство крепнет, хотя, разумеется, в панику не перешло. Для человека с таким опытом нелегальщины нужно что-то посерьезнее… или попросту иное, молодец Мигуля, авось, и выйдет…
– Ну? – рыкнул пристав.
– Вы основываетесь исключительно на показаниях этого типа? – спросил Мельников почти спокойно.
– А чем же они, интересно, плохи? Да и господин ротмистр, говоря об истории с пулеметами, дает основания думать…
